— Не знаю. Закрыл глаза — и увидел.
Грек, наживив на крючок рачка, снова закидывает леску за корму.
— Мальчик, давай бросим обратно в море? Грех губить такую. Смотри, как цветок.
— Что вы?! Я хочу обязательно показать маме!
Пока мы разворачиваемся к берегу, полегонечку гребём, вылавливаем на ходу ещё несколько ставридок, праздничные цвета морского петуха блекнут. Он уже не бьётся. Уже поздно отдавать морю серую, как тряпка, дохлую рыбу.
Пораженный этим исчезновением цвета вместе с жизнью, я сижу в вытащенной на песок лодке, слышу рассказ дяди Кости о предсказанной поимке. Мама смотрит на меня с некоторой тревогой.
Войне — третий год.
Чем ближе фронт, тем дальше отодвигает меня от фронта. Из Крыма, над которым пролетели немецкие бомбардировщики, — в Москву, здесь тоже тревоги, ночи на платформах метро «Охотный ряд». Из Москвы — в Ташкент.
На колхозных полях под жарким солнцем узбекской осени я собирал хлопок, зимой вместе со всем пятым классом повторял за учителем: «калам — карандаш», «апа — женщина».
Познал и новые русские слова: спекулянт, проститутка, облава, вошебойка…
Как‑то после суточного дежурства в эвакогоспитале мама принесла домой судок ещё тёплого бульона, там плавало белое мясо.
— Куриный суп, — говорит она.
Только успел съесть первую ложку — вбегает мамина сослуживица Нора, тоже врач. Похоронка и письмо пришли сразу. Ее семнадцатилетний сын — доброволец Дима, которого мы две недели назад провожали, убит — фашисты разбомбили эшелон, даже не дошёл до фронта…
— Димочка! Дима! Димуша! — кричит она. Потом, уже к ночи, мама нагревает на электроплитке застывший суп, покрывшийся желтоватой корочкой жира.
— Не буду. Не могу, — говорю я.
— И не надо. Это не курица, это черепаха.
Меня рвёт.
— Ну, что ты? Что ты? ~ пытается утешить мама. — На войне каждую секунду убивают.
— Каждую секунду? — Я взглядываю на будильник. — И вот сейчас?!
С той ночи и до самого конца войны я помню, чувствую — каждую секунду.
А Нора — она сошла с ума. Ходит по ташкентским улицам, заглядывает во все дворы, зовёт:
— Димочка! Дима! Димуша!
…В начале 43–го года мама получает вызов, и мы возвращаемся в Москву, в комнату на улице Огарева, где в раскрытое окно доносится перезвон курантов с Красной площади.
Довоенная школа, школа в Ташкенте и вот теперь третья в жизни — 135–я образцово–показательная на Станиславского.
Как‑то в один из первых апрельских дней старенький учитель истории Аркадий Николаевич говорит в конце урока:
— Завтра все вы должны принести первомайские подарки для фронтовиков. Пусть каждый принесёт самое лучшее, самое дорогое.
А дома отец, которого не пустили на фронт из‑за грыжи. На днях он приехал после двух лет работы на лесоповале в Сибири — совсем худой, слабый, весь оборвавшийся. И получил в райкоме посылку американской помощи. Там был узкий синий пиджачок, доставшийся мне, две банки тушёнки и кожаный кисет с «молнией» и красной кисточкой на конце её, набитый ароматным табаком.
Я знаю, утром ребята принесут в класс книги, альбомы, в лучшем случае рукавицы. А мне хочется выпросить у отца кисет.
И он даёт. Только мама говорит, чтоб я написал записку бойцу. И я пишу:
«Дорогой товарищ красноармеец! Поздравляю с 1 Мая. Курите на здоровье».
Мама читает моё послание и велит исправить, потому что красноармейцев больше нет, а есть солдаты.
Я переписываю записку, втискиваю её в плотно набитый кисет, затягиваю молнию.
Утром на учительский стол поверх груды книг, рукавиц и альбомов ложится кисет с красной кисточкой.
— Молодец! — хвалит Аркадий Николаевич.
Проходит первый урок, второй. После третьего — большая перемена. Раздетые, мы выбегаем на школьный двор, где под солнцем уже зеленеет травка, лопнули почки сирени. Хорошо ухватиться за перекладину турника, подтянуться!
— Крамер! — подходит Рудик Лещинский, паренёк из нашего класса. — Посмотри, как Двоефедя из твоего кисета курит!
Отпустив перекладину, я опускаюсь на землю.
Наш директор Федор Федорович, по прозвищу Двоефедя, стоит на ступеньках у входа в школу. В руке у него самокрутка, из которой вьётся дым. Делаю шаг, ещё один. Ветерок катит по земле бумажку. Нагибаюсь за ней. «Дорогой товарищ солдат!» — Я поднимаю глаза. В другой руке у Двоефеди кисет. С красной кисточкой…
Звенит звонок. Но Большая перемена для меня только начинается.
Глава шестая
«ТУ-154», набрав высоту, пробил толстую пелену облаков, вышел в чистое небо, где сияла луна, а чуть поодаль от неё ярко лучилась звезда.