— Тут как раз с фильтрами газоочистки все в порядке.
Я решил держать ухо востро.
Я не пошёл вместе со всеми на совещание, не стал и осматривать цехи, а попросил Чары быстренько повозить меня по окрестностям. Выскакивал из машины под дождь, скользя по раскисающей глине, заходил в сельсоветы, в дома колхозников. Здесь тоже чахла растительность, болели люди и животные, вода в колодцах становилась негодной для питья.
— На черта нам эта химия, века без неё жили, землю возделывали, — жаловались старики. — Шайтан возьми эти трубы.
На возвратном пути к химзаводу заехал в райисполком и застал там заместителя председателя. К моему удивлению — русского.
— Безобразие, конечно. Что‑то неправильно делается, товарищ корреспондент. Это ведь имеет и политическое значение. Был исконно сельскохозяйственный район. Персиковые, абрикосовые сады, бахчеводство, тот же хлопок. А сейчас хоть беги. Я лично свою семью вывез.
— Сколько человек живёт в долине?
— Около ста тысяч.
— А если их переселить?
— У нас в республике горы да пустыни. Плодородной земли совсем мало. Куда переселять — на небо?
Вернувшись на завод, я отказался и от обеда, заранее приготовленного для высокого начальства. Перекусил с шофёрами, понимая, что тем самым бросаю вызов Невзорову.
И в самом деле, Эдуард Георгиевич, пока ехали под дождём до расположенной высоко в горах ГЭС, всё время молчал. Однако когда в мокрых сумерках за перевалом засветились огни нурлиевского города, ожерельем засверкала дуга плотины, внезапно проговорил:
— С идеализмом пора кончать. Страна практически находится на военном положении.
Это прозвучало как угроза. И я решил ответить.
— Эдуард Георгиевич, вы не находите, если вашему высказыванию придать грузинский акцент, получится типичный Сталин? — Тот хотел было что‑то сказать, но я перебил: — Раньше было капиталистическое окружение, потом война, потом восстановление промышленности. Повод нарушить государством же принятые законы всегда найдётся. Простите, буду писать о том, что видел. Одного не могу понять, как это вы, разумный человек…
Но тут уже перебил Невзоров:
— А вы? Вы не находите, что у вас типично атаевская интонация? Подпеваете ему, дорогой земляк.
Я почувствовал, что наговорил лишнего, но отступать уже было поздно, да и не хотелось.
— Подпеваю.
— Пой, ласточка, пой… Только если бы вам довелось строить хоть один комбинат, вы бы узнали, какой в нашем деле бардак, и я бы посмотрел, что вы бы построили, товарищ Крамер!
Я помнил предостережение Атаева и решил промолчать, хотя у меня и возник последний вопрос к Невзорову: «Как это все остаётся безнаказанным?»
Ответ я получил поздно вечером, когда, расставшись с Невзоровым и всем его сопровождением, вместе с Нурлиевым вошёл в отведённый мне номер новой гостиницы.
Тимур Саюнович прошёлся по номеру, включил и выключил настольное радио, раскрыл встроенный шкаф — посмотрел, есть ли там вешалки, откинул покрывало кровати — проверил, чистое ли постельное белье, зашёл в туалет, потом что‑то заметил на стене возле шкафа — это оказалась тонкая змеистая трещина.
Я успел снять плащ, выложить из сумки на подзеркальник туалетные принадлежности, Нурлиев все ещё присматривался к трещине.
— Это от просадки или землетрясения?
— Скорее, от того и другого, — ответил Тимур Саюнович. — Ну что, Артур, каковы впечатления?
Я поделился своими наблюдениями и наконец задал вопрос:
— Не понимаю, как это элементарное безобразие остаётся ненаказанным?
Нурлиев вздохнул, потом подошёл к окну и раскрыл его. Шум дождя вошёл в комнату.
— Видишь ли, у нас, в Азии, все просто. Невзоров — муж дочери нашего первого секретаря ЦК.
— Я догадывался о чём‑то подобном. Летел вместе с его семьёй из Москвы. Ну и что?
— Ничего, — ответил Нурлиев, — голова болит. У тебя с собой нет какой‑нибудь тройчатки?
— Не вожу. — Я увидел, что лицо Тимура Саюновича из оливкового стало землисто–серым. — А ну‑ка, сядьте.
— Зачем?
— Садитесь! Попробую помочь. — Я усадил его в кресло, положил ладони на лоб и затылок.
— Не беспокойся. Не сдохну, — проговорил Нурлиев. — Две турбины осталось поставить, тогда могу и умереть.
— Зачем умирать? Вам, сколько я понимаю, что‑то около пятидесяти.
— Пятьдесят один.
— ГЭС почти построена, директорствуйте на здоровье.
— Артур, когда кончается стройка, на готовое всегда приходит новый. У нас, по крайней мере, такие порядки.