Звуки голоса, сочного и молодого, противоречили тому, о чём она говорила:
— Артур, я схожу с ума. Умоляю, приезжайте в любое время, мне не с кем посоветоваться, я не знаю, что делать. Гоша в командировке за границей, я одна. Артур, извините, но мне больше не к кому обратиться.
Когда же спросил, в чём дело, коротко ответила:
— Это не телефонный разговор.
Я объяснил, что у меня сегодня первый съёмочный день, сказал, что смогу быть только вечером.
Отсняв Машеньку, её танец с веером, и подготовив павильон к завтрашней съёмке маленьких танцоров, я приехал и теперь сидел в гостиной перед накрытым для меня столом с ужином и не мог притронуться к еде.
В прекрасных глазах Анны Артемьевны стояли слезы.
— Два магнитофона, мои бриллиантовые серьги, дублёнка — всё исчезло. И Бог с ними, с вещами, но Бори нет уже вторые сутки. Я не знаю, Артур, — заявлять в милицию? Ведь это уже не в первый раз. Он на учёте. С пятнадцати лет мы без конца ищем его по городу.
— И где находите?
— Продает вполцены наши вещи, нанимает на весь день такси, возит приятелей и девиц, случайных знакомых по ресторанам, угощает, как какой‑нибудь купчик, причём сам почти не пьёт.
— Подождите, а где же невеста?
— Позавчера всё кончилось. И слава Богу! У неё выкидыш. Мы дали какое‑то количество денег.
— Понятно. Но ведь он возвращается. Куда ему деваться? И сейчас вернётся. Сколько я помню, вашему Боре семнадцать. Скоро армия.
— Не будет армии. Освободят. Психопатия. Пытался выпросить ключи от отцовской машины.
— У него есть права?
Она отрицательно покачала головой, потом уронила её на руки и заплакала.
— Анна Артемьевна, что я могу для вас сделать?
Голова вздрагивала, шея с трогательными завитками волос была беззащитна.
— Вы даже не представляете, в каком я аду. — Она вскочила, дёрнула за руку, вытащила в коридор. — Вот смотрите, это моя комната.
На двери снаружи красовались два хитроумных замка.
— Вынуждена в своём доме все запирать. Артур, я больше не вынесу. Гоша занят своими делами, марками, ни он, ни Боря стакана чаю себе не нальют. — Она закрыла ладонью лицо, глухо добавила: — Превратилась в служанку, в домработницу.
— Анна Артемьевна, а почему вы не работаете? У вас есть профессия?
Она пошатнулась. Я придержал её.
— Простите меня, простите. Профессия есть.
Она толкнула дверь, включила свет, ввела меня в комнату, где, кроме зеркального трёхстворчатого трюмо, тахты и полок с книгами, ничего не было.
— Вот моя профессия. Бывшая. — Анна Артемьевна кивнула на полки.
Все они были сплошь забиты книгами по высшей математике. Я с удивлением перевёл взгляд на хозяйку.
— Я программист. — Она вдруг улыбнулась. — Что? Не ожидали? А что вы думали?
Я пожал плечами.
— Ну признавайтесь!
— Не знаю… Красивая женщина.
— Это не профессия! — засмеялась Анна Артемьевна, ямочки показались на её щеках, потом вздохнула. — Когда вышла замуж, Гоша запретил работать, сказал, достаточно зарабатывает, а теперь упрекает за каждую копейку… Если хотите, я с ним уже давно не живу, Артур. Все это липа, одна видимость.
Она опустилась на край тахты, обхватила руками голову, и опять бросились в глаза беззащитные колечки волос на шее. Я с трудом отвёл взгляд и увидел себя, отражённым в трюмо, тахту, женщину.
Она нуждалась в утешении, плечи, глаза, шея, всё тело жаждали ласки, и я почувствовал, ещё секунда, доля секунды — толкнёт к ней. Но что‑то чужое, не своё, запретное было в этом доме, во всей этой ситуации.
— Анна Артемьевна, чем я могу вам помочь?
— Вы хороший человек. — Она подняла голову, мгновение молча смотрела снизу вверх, прямо в глаза. Потом встала. — Вы знаете, я просто хотела просить побеседовать с Борей, когда вернётся. Мне кажется, я уверена — вы сможете на него повлиять.
Мы вышли из комнаты, и я направился к вешалке.
— А ужин? Я же для вас готовила.
— Спасибо. Должен идти.
Когда я оделся, она вынула из стенного шкафа аккуратно упакованный свёрток.
— Это что такое?
— Ваш плащ. — Улыбка её была грустной. — Забыли в прошлый раз.
Я взял свёрток, и тут Анна Артемьевна коснулась губами моей щеки, шепнула:
— До свидания, Артур.
— До свидания. — Страшная магнитная сила опять потянула.
Я схватил Анну Артемьевну за руку, поцеловал пальцы и вышел вон.
…Все слабое во мне, одинокое ныло и кричало: «Да что же ты делаешь? Тебя любят», а ноги несли к троллейбусной остановке. Я почему‑то чувствовал, что, если сейчас же не вернусь, больше не увижу Анну Артемьевну никогда в жизни.