— Сумели.
— Но скажите честно: как?
— На ощупь, — коротко бросил милиционер и, потрясая копьём, раздражённо уточнил: — вы идёте или вас поторопить?
Копья у стражей правопорядка хоть и были резиновыми, но получать таким Ивану Иванову не хотелось — ещё чего доброго испортит своей мужественной спиной инвентарь. Поэтому он, ничего более не говоря, встал из-за стола и, дав себя заковать в наручники и пару раз пнуть по рёбрам, молча проследовал за Семендесом Кузнецовсесовым.
— Я тебя вытащу, друг! — крикнул им вслед Иванохотеп. — Остановлю этот произвол! До самого и.о. фараона дойду! Рубль-то ты мне так и не отдал!
Эти тёплые слова успокоили и согрели душу Ивану Ивановичу Иванову, уверив того в том, что всё завершится благополучно.
И.о. фараона
«Заключение переношу плохо: камера сырая, одиночная, почти не освещённая. То единственное окошко, что здесь есть, даёт слишком мало света. Кровать неудобная из-за твёрдой перины; телевизор всего двадцать два дюйма, и в нём почти нет каналов: каких-то сто двадцать вариантов, включая платные; приставка прошлого поколения и без библиотеки игр; питание четырёхразовое, не слишком хорошее из-за малого опыта поваров, которые не могут даже раков сварить нормально; массажист приходит редко, и ему также недостаёт опыта; солярий и вовсе лучше даже не посещать: из-за дешёвых ассирийских ламп я теперь выгляжу как подгоревшая картофелина», — выводя каждую букву, записал Иван Иванович Иванов, тщательно конспектируя весь свой опыт пребывания в древнеегипетской темнице.
Кроме необходимости вести очерки для журнала «Лишайники. Журавли. Еноты. Цеппелины» хроно-журналист также собирался подать жалобы во все компетентные органы, начиная с Гааги и заканчивая Коммунистической партией Китая.
Шёл четырнадцатый час его заключения, и Иван Иванович, на чьё сердце и душу давили мрачные стены темницы, уже чувствовал раскаяние и боль за совершённый проступок. Ведь это время он мог потратить с куда большей пользой, например на то, чтобы почистить свои туфли из коричневого кожзама от налетевшего песка.
В глубине души Иван Иванов осознавал, что он невиновен и всего лишь посадил хроно-зонд в неположенном месте, после чего скрылся с места преступления, но встал на путь принятия вины и пошёл на сделку со следствием, рассчитывая тем самым уменьшить срок своего заключения.
На него оказывалось беспрецедентное моральное и физическое воздействие, поэтому Иван Иванович без всякого принуждения написал доносы на свою жену, с которой всё равно собирался разводиться, соседей и нескольких коллег. Это, безусловно, был не лучший поступок в его жизни. В прошлый раз доносы вышли куда складнее и даже попали в газеты средневековой Англии в колонку: «Мы гордимся этими людьми».
Наконец, на семнадцатом часу, когда заключение стало совсем уж невыносимым, за Иваном Ивановом пришли.
«Ну вот и всё», — сделал он прощальную запись, поправил одежду и, сложив руки за спиной, отправился в свой последний путь в сопровождении стражи.
К его глубочайшему разочарованию на месте казни ему побывать не удалось: Ивана Ивановича вели всего лишь на суд. Причём не куда-то, а к самому и.о. фараона, который, как это положено в развитых странах, исполнял роль верховного судьи, парламента, занимал несколько министерских кресел, а также подрабатывал в свободное от исполнения государственных обязанностей время таксистом.
Увы, добираться до места суда пришлось пешком: по какому-то странному недоразумению темница располагалась совсем не во дворце, а в ином районе Мемфисовки. Но имелась и положительная сторона: на полпути конвою повстречался Иванохотеп.
— Друг! — привлёк он внимание хроно-журналиста. — Я обо всём позаботился. Поговорил с самыми важными людьми страны: бакалейщиком, парикмахером и продавцом арбузов. За тебя замолвят слово, ты главное не учуди чего-нибудь, а? Просто соглашайся со всем, что скажут. Дадут немного: триста-четыреста часов на меловом карьере. Поверь, фигня. За два дня отработаешь, даже вспотеть не успеешь.
— Дорогу конвою! — потребовал, мрачно насупившись, стражник, хотя улица впереди была абсолютно пуста.
— Главное не провоцируй! — повторил оператор бетономешалки, отходя в сторону. — А то ещё иностранным агентом признают — вовек не отмоешься.
Иван Иванович хорошо запомнил эти слова и решил во чтобы то ни стало последовать этому совету, поэтому, когда конвой вошёл во дворец, он сразу же крикнул что было мочи:
— Я невиновен! На меня оказывалось давление! Меня пытали и унижали!
На хроно-журналиста странно посмотрели окружающие: первым на пути конвоя оказалась уборная, полная дворцовой прислуги и рабов.