Ночью тайга светится глазищами автомобильных фар: машины идут вперед, в тайгу, к пионерам стройки, к тем, кто продолжает дело Кошурниксва, Журавлева и Стофато...
Последнее звено дороги.
С Толей Костиным на этот раз я встретился в Курагинском райкоме комсомола, в штабе комсомольской стройки, поздним вечером. Он теперь член бюро райкома, секретарь комитета комсомола головного поезда 38, легендарного поезда, первым ворвавшегося в тайгу.
Загорелый, голубоглазый, стремительный крепыш, он ворвался в штаб с ветром. С места в карьер он предложил:
– Слушай, борода, может, сразу на трассу махнем, а?
– Едем.
– Вы что, филины оба или как? – спросил начштаба Миша Сивенко.
Ночь лежала над сибирской землей – непроглядная, безлунная, морозная ночь.
– Ладно, – сказал Костин, – айда ко мне, говорить есть о чем. А посмотрим все завтра.
И мы пошли к нему.
Наутро, когда солнце еще не изорвало сонную хмарь серого, морозного, предрассветного неба, мы выехали с Толей на попутной машине на трассу.
Дорога здесь похожа на прифронтовую. Машины, машины, бесконечный поток машин. Вдоль всей трассы – экскаваторы, тракторы, бульдозеры. Их рев раздирает недвижимый коленкор стылого воздуха. В дымном борении сумерек и утра фигуры рабочих кажутся расплывчатыми и смазанными. Они расходятся от машин, привезших их к месту работы, словно солдаты к исходным рубежам атаки.
Но когда пришло солнце, настороженность, ощущение таинственности и распльвчатости исчезло. Фигуры людей сделались четкими, рельефными, могучими. Солнце сеется, снег искрится мириадами бликов, радостны человеческие лица. Если и ведут они сейчас бой – так это радостный бой, бескровный, поразительный в красоте своей.
Едем мы по дороге, а вокруг гремит этот великолепный бой – вдоль по всей трассе, по нескончаемой трассе мужества.
– Я из нее последним ушел, – говорит Толя, – когда наша машина остановилась, одолев Краснокордонский перевал.
Шоферу непонятно, о чем говорит Толя, а мне понятно: внизу, под нами, лежит Кизир, схваченный льдом. Здесь, на берегу Кизира, неподалеку от Красного Кордона стояла палатка, в которой жили московские комсомольцы, приехавшие на стройку.
Скажем прямо, романтика первых дней стоила ребятам простуд и ангин: палатку они поставили на самом берегу. По ночам поднимался густой августовский туман, спальные мешки делались к утру волглыми. Костин, тогда бригадир московской бригады, расселил ребят у сибиряков, живших поблизости в Кордово – разлапистой деревне с непонятным андалузским названием. Сам он переехал на квартиру к началу октября, когда по утрам вода в стакане делалась льдом.
Мы спускаемся с перевала, и я вижу: стоило Толе мерзнуть в палатке, стоило! Там, где ребята копали ямы под фундаменты, стоят аккуратные, красивые дома. Там, где валили лес, – огромная насыпь, протянувшаяся уже на многие десятки километров.
Это же надо только подумать! За полтора года научиться властвовать над тайгой и не подчиняться ей, оседлать ее, подчинить своей воле, а не только исповедовать благоговейное уважение, где-то в самых сокровенных глубинах души смешанное со страхом.
Горят глаза у Толи Костина, он то и дело посматривает на меня, словно спрашивая: «Ну, каково?» Он видит мое изумление и сам изумляется и радуется тому, что создали его ребята и сам он.
Он такой же, как и год тому назад, когда мы только познакомились: улыбчивый, тихий, с удивительно добрыми глазами. Смотришь на него, слушаешь его быструю, чуть окающую речь и невольно дивишься: этот ли парень выделывал здесь в самые трудные, первые дни такие чудеса, он ли был добрым гением всех заброшенных на самые трудные, авангардные участки стройки? Он ли первым проходил по непроходимым местам, чтобы провести за собой ребят в самые глухие углы тайги? Он ли, этот Эдик Зайков? Он, тот самый.
Одолели-таки Козу. Навели на «небе» порядок, организовали жилье. Не ахти какое, но зато с потолком, полом, дверями, окнами и настоящей печкой. Спустились после этого на землю, передав свой «козий» дом ребятам из стройпоезда 241.
Спустились на землю, а Кошурниково, которое пять месяцев тому назад было лишь в воображении строителей, уже приобрело вид поселка. На сопке выросли улицы домов. Ребята сразу же вошли в кошурниковский ритм работы; здесь торопились закончить поселок к лету, этой задаче было подчинено все: каждый час, каждая минута.