Платформу на стыках трясет.
И девушка, ежась от ветра,
Глядит неотрывно вперед.
В косынке и ватнике черном,
С корзинкой в озябших руках...
И степь,
Широка и просторна,
В ее отразилась глазах.
В степном предрассветном тумане,
Под грохот ритмичный колес,
Вот так с Водорезовой Аней,
Приехавшей из-под Рязани,
Мне встретиться здесь довелось.
Семнадцать ей лет, между прочим,
А дашь лет пятнадцать на вид...
Сейчас она
Разнорабочей
На путеукладку спешит.
Не так-то легко без сноровки
Весь день, от восьми до пяти,
Работать на балластировке –
Подсыпке стального пути.
Недаром, бывало, подружки
На первых порах вперебой
Шутили над нею:
– Пичужка,
Куда тебе... Сыпь-ка домой!
А та им:
– Останусь – и точка!
Ну, что же, иди, не робей.
Землячка Есенина, дочка
Рязанских лугов и полей!
...Толчок! Мотовоз на мгновенье
Рванулся – и замер...
Привёз!
С платформами рельсовых звеньев
Нас ждет впереди паровоз.
Стоит одиноко он в поле,
Еще не слыхавшем гудка,
Похожий на мамонта, что ли...
Чернеют крутые бока.
В замасленной серой фуфайке,
Местами прожженой до дыр,
Хлопочет Данила Русяйкин,
Совсем молодой бригадир
Он зорко следит за укладкой,
Не вырвать двух слов из него.
– Как движется дело!
– В порядке.
– Как с нормой у вас!
– Ничего.
А сам, хоть и хмурится строго,
Вот-вот улыбнется, ей-ей...
Ведь станет родная дорога
На тысячу метров длинней.
Путь... Это не только лишь рельсы,
Не только раскаты гудка,
Не только метели и Цельсий,
Ползущий зимой к сорока, —
Нет, это – крутая дорога
Для юности, вышедшей в жизнь...
Тебя испытает он строго.
Тряхнет тебя, только держись!
И ты обретешь здесь сноровку,
И станет тебе этот край
Не краткой, простой обстановкой,
Чтоб «здравствуй» сказать и «прощай»,
А домом, единственным в мире,
Где светят всегда над тобой
И небо, и солнце Сибири,
Что стало твоею судьбой!
Валентин Распутин. Свет мира
Тогда, в 58-м, он был просто Володей, прораб Володя Гладский из 38-го восстановительного поезда. Это он самый первый пришел на станцию Кошурниково. Тогда, в 58-м, 29 апреля, никакой станции, понятно, еще не было, а была тайга. И это зеленое море штормило, и волны (горы, как волны), поднимаясь, одна за другой надвигались на них, на маленький отряд из 14 человек, и пенистые гребни волн (на горах еще лежал снег) скатывались к их ногам.
Сначала они рубили просеку – коридор в том месте, где пройдет дорога. Подойдешь к кедру, а он, громадина, раскачивается: мол, попробуй тронь! Приходилось объяснять ему, что здесь будет дорога, что он стоит поперек железной дороги. Вот так действительно и сказали самому первому кедру в первый день работы. Не поверил и, охнув, упал.
Тогда, в 58-м, Гладский, конечно, знал, что будет здесь большая станция, что поселок будет городского типа, но не знал, не мог знать, что сам он здесь будет начальником строительного поезда.
Теперь он вспоминает, и из окна его квартиры виден почти весь этот поселок городского типа, лежащий внизу, под горой, а недалеко от него и станция – в рельсах и проводах, на которой, как птицы, заливаются гудки. И эти птицы (гудки, как птицы) поселились здесь теперь навечно.
Тогда, в 59-м, 14 человек – это был только первый десант. Потом прибыло пополнение, и уже они сами высаживали десанты еще дальше в тайгу – на Кизир (где теперь разъезд), на Козинскую гору (где теперь тоннель) – туда, где зеленое море тайги бушевало еще больше.
На Кизире ставили поселок. Как легко – взял и сказал: ставили. А ставили трудно. В августе был там у ребят Юлиан Семенов, который приезжал из «Огонька», ночевал вместе с ними в палатке. Было их там 16 человек, а когда пришел журнал с очерком, осталось всего четверо. Остальные сбежали. Зато остались такие, что могли работать за всех.