Справа от стола сидит Вареник, медлительный и немногословный хохол. Он поднял глаза кверху. Это означает, что он что-то обдумывает или соображает: так или не так. Чуть поодаль от Вареника – его жена. На коленях у нее восьмилетняя дочка, толстенькая, белобрысенькая, непохожая ни на мать, ни на отца. Посидев с матерью, она перебралась к Вале Бабаковой, отчаянной рыбачке с Енисея. Валя пристала к бригаде в Означенном. Вареник не хотел брать ее с собой, а сейчас не нахвалится ею, поставил своей помощницей. Наискосок от Бабаковой сидит Коля Виноградов, машинист с «агашки». Начинал он бетонщиком в бригаде Дыкина, потом работал путейцем. Недавно вернулся с курсов.
Он знает этих людей: с ними замерзал, жарился на солнце, пил водку из одной кружки и делал дело, иногда сверх возможного, Теперь он стал главным инженером. Что же должно измениться в их отношениях?
Напав на этот вопрос, Олег почувствовал себя препротивно. Он тут же догадался почему. Он надеялся на этих людей, а довериться им побоялся. Он призывал их проявить энтузиазм на перегоне, «накалить темп», короче, выложить себя без остатка и в то же время всеми своими жилочками трепетал при мысли: вдруг на собрании вспыхнет спор, посыплются возражения, а он хотел, чтобы оно прошло гладко, без задоринки. И радовался, что все проявляют дружное единодушие. А ведь в самом деле не могут сто человек думать и чувствовать одинаково, даже если у них такой авторитетный прораб, как Ездаков. И на «бросок» он решился не потому, что доверял людям, он просто не думал об этом доверии, а потому, что знал: в Кизире, как и на других объектах трассы, брось призыв – и люди откликнутся обязательно. Это уж в традициях Абакан – Тайшета.
Олег встал, чтобы напоследок сказать какие-то напутственные слова. В этот момент в раскрытые окна влетел, разбиваясь в стекляшки о тугой вечерний воздух, призывный звук горна. Это горнист из пионерского лагеря, расположенного в бору между поселком и рекой, трубил отбой.
– Одним словом, товарищи, – сказал Олег, – как говорят пионеры: будьте готовы!
Ему дружно отозвались:
– Всегда готовы!
– Будем готовы!
Расходились шумно, в отличном настроении.
Солнце выглянуло из-за горы, осветило сосновые верхушки, соскользнуло по стройным, цвета чистой меди стволам на землю, оттеснив в закутки серые утренние тени.
Из бора донесся сигнал пионерского горна.
Поселок немедленно пришел в движение. Захлопали двери, заскрипели калитки, засуетились люди. Раскричался горласто петух, взбудораженный суматохой в неурочный час. На главную кизирскую улицу высыпала детвора.
Суматоха в поселке длилась минут десять-пятнадцать, потом все сосредоточились на вокзале у тепловоза с открытой платформой и двумя теплушками.
На платформу с грохотом грузили инструменты. Мастера, обступив машиниста, объясняли ему, где он должен остановиться, тут же Олег препирался с дежурным, задерживающим отправку рабочего состава из-за каких-то там не предусмотренных Олегом формальностей, а в теплушках бригадиры пересчитывали, как цыплят, своих людей. Здесь царили смех и песни, будто предстоял увеселительный пикник.
Наконец все было обговорено, улажено самым наилучшим образом, и тепловоз двинулся в путь.
Олег вскочил в последнюю теплушку на ходу.
На платформе, двигавшейся в затылок тепловоза, поверх лопат, кирок и прочего землекопного инструмента сидели люди. Они пели. Песня доносилась и из соседнего вагона. Минутой спустя и в теплушке запели «Верховину», но бросили на первом же куплете и дружно подхватили какую-то незнакомую Олегу, видно, самодеятельную песню с задорным рефреном:
Плечо мне подставляют парни из Донбасса,
И верно любит девчонка с Бирюсы!
Песня была длинная, как сама дорога Абакан – Тайшет, но предельно конкретная, как всякая песня, которую сочиняют о себе и для себя.
Я пробивался просекой к Кизиру,
Сквозь Крол прошел с отбойным молотком...
Олег пел со всеми, довольно точно угадывая слова. Потом пели что-то другое, а он мысленно продолжал повторять запомнившиеся две строчки:
Пропитан креозотом и бензином,
Я просмолен таежным кедрачом...
На обратном пути песен не было. Не слышалось ни шуток, ни смеха.
Адская тридцатипятиградусная жара, сухим комом застревающая в горле, и адская скала, что начиналась сразу же за первым штыком и уходила вглубь, наверное, до самого земного ядра, измотали людей вконец. А тут еще что-то случилось на кухне – обед подвезли лишь к самому концу рабочего дня. Да и с водой вышла постыдная неувязка – о воде просто забыли, и первые фляги развезли только к полудню. Река хоть и рядом, но не набегаешься же к ней за каждым глотком.