-Бросай!
Я отпускаю дверь, и та начинает свой полёт. Входим в комнату. Там кромешная тьма. Мама бросает дрова к плитке и начинает искать спички, чтобы зажечь керосиновую лампу. Она шарит рукой по столу, по припечку. Я мёртвой хваткой держусь за её юбку – боюсь темноты.
-Лиза, где спички?
-Не-е, не знаю.
А я знаю, ещё как знаю, потому что брала спички почистить кошке ушки, но кошка не захотела наводить марафет, оцарапала меня и убежала, а коробок со спичками остался на улице.
-Раз ты не брала и я не знаю, где эти спички спрятались, значит, ужинать не будем . Просто ложимся спать. Всё!
-Мамочка, не ругайте меня…Спички на улице.
Наконец-то, лампа горит, печка топится, картошка скворчит на сковородке.
До сих пор помню этот непередаваемый аромат жареной картошки на постном масле. Но мне уже ничего не хочется, глаза просто слипаются.
-Не хочу картошку, дайте чаю,- тру глаза и хнычу.
Мама наливает мне душистый травяной чай, отрезает ломоть хлеба, я ужинаю, и бегом в кровать.
НОЧНЫЕ СТРАХИ.
-Картошка готова, Лиза, вставай, будем ужинать,- мама уговаривает меня, но я не хочу. Я сплю и не сплю, потому что жду маму, когда она поест, обмоется и придёт спать. Мы спим вдвоём на маленькой кровати, потому, что я боюсь спать одна. Мама ляжет со мной, на самом краешке и будет чутко оберегать мой сон. А если вдруг мама встанет ночью, я тут же просыпаюсь:
-Мама, вы куда?
-Я здесь, доча. Спи! Я сейчас приду.
Какое там «спи», я не усну ни за что. И даже не замолчу.
-Мама, мама, ма-а-мочка!- всё громче и громче.
Мама часто вставала по ночам, видно ей тоже было страшно: то собака залает, то заскрипит калитка, то стукнет ветер ставней – мама уже не спит-прислушивается. Да к тому же и дверь наша сантиметров пятнадцать не доставала до косяка. Мама подкладывала под неё топор, ставила вёдра с водой и подпирала тяпкой, но это были запоры от честных людей. И вот однажды пришёл пьяный мужик, толкнул дверь, все запоры разлетелись. От шума и грохота вёдер мы с мамой проснулись, но это было только начало. Тяжеленная дверь самостоятельно пустилась в обратный путь и с размаху ударила непрошенного гостя прямо в лоб. Раздался отборный мат и он, не солоно хлебавши, отправился восвояси. А я с перепуга так раскричалась, что даже икать начала, еле меня мама успокоила. На утро мама занялась дверью вплотную: кое-что срубила, кое-что стесала и дверь стала закрываться почти плотно, зато и биться стала ещё сильнее – места для разгона получилось больше.
МОЯ ТЁТУШКА.
Я очень любила, когда к нам приходили гости. Вот тогда мне была вольная – волюшка. Взрослые разговаривали, а я чудила: носилась, как угорелая по комнате, визжала, лаяла, наряжалась невестой в старую занавеску. Совсем было весело и раздольно, когда приходила в гости тётя Катя – мамина двоюродная сестра со своим сыном Лёней. Мы с ним -одногодки, но я на два месяца старше, поэтому заводилой была я.
Тётушка моя была настоящей красоткой. Брови она всегда выщипывала, а потом рисовала их чёрным карандашом, губы красила настоящей помадой, пользовалась кремом «Метаморфоз» и пудрой в белой картонной коробочке. От неё всегда пахло духами «Серебристый ландыш». Она любила мужиков и никогда не была одна. Но я недолюбливала свою тётку и даже боялась её в детстве. А всё потому, что у тёти Кати не было одной ноги, а вместо ноги была выструганная деревяшка, деревянный протез, который крепился поясом на талии. С годами я просто перестала замечать этот тётушкин недостаток и мы стали с нею настоящими друзьями. Да и она сама всегда старалась жить и работать так, чтобы ничем не отличаться от всех окружавших её людей. Сама сажала и копала, белила и стирала, ходила по воду с вёдрами на коромысле. В общем, делала такую работу, что некоторым и здоровым людям не под силу. Мама рассказывала, что тётушка попала под поезд во время войны. Никаких подробностей я не слышала и, несмотря на моё извечное любопытство, никогда в жизни я не задавала тётушке вопросов об этом трагическом событии. Теперь её уже нет, пусть покоится с миром.
ПРО КАБАНЧИКА.
А в моём сне -полусне, навеянном бессонницей, мы с Лёней играем в пограничников, и я, как наяву, слышу тётин глуховатый голос:
-Сэстра, а ты чула?
Тут уж я всё внимание переключаю на взрослых, люблю послушать тётушкины рассказы.
-Ну, так вот. Приходит он и говорит, налей, мол, мне бутылку, а я тебе поросёнка принесу. Я ж ему отвечаю: как принесёшь, так и налью. Счас, говорит этот обормот и уходит. Ждала я его часа два, не меньше. Слышу, свистит. Выхожу, а сама намарафетилась. Вижу, стоит, в руках мешок держит. Тяжё-о- лый! Взяла я у него, попробовала, правда тяжёлый. А бутылку я ещё раньше вынесла, под забором припрятала. Тут меня совесть 6 начала мучить. Думаю, человек мне поросёнка принёс, а я ему, как последнему пропойце – бутылку в зубы и иди дальше. Ну, говорю, заходи! Посидим, поговорим. А он как-то странно бочком-бочком да за калитку. Мне, говорит, сегодня некогда, в другой раз. Бутылку схватил и чуть ли не бегом от меня. Ну, думаю, грэць с ним, понесу поросёнка в сарайчик, а то вон как вырывается. Мы все сидим, затаив дыхание. Тётя замолкает и, как настоящая артистка, держит паузу.