Скосив на Баки глаза, Брок скривился.
— Слишком мало силы осталось, — кратко пояснил он. — Не смотри, малыш, не надо, — и отвернулся.
Перекинув одну ногу через подоконник, Баки уселся удобнее, протянул руку, коснулся пальцем изрытой буграми шрамов скулы, очертил особенно заметные, прислушался к себе, стараясь уловить хотя бы тень отвращения, чтобы не врать, не изворачиваться, не отводить взгляда. Но в груди разливалась лишь злость, ярость на того, кто так поступил с Броком, кто изуродовал, приучил скрываться, прятать лицо, кривить губы в мучительно-отчаянной улыбке, не залечил раны в душе.
Баки потянулся вперёд, аккуратно, на пробу, коснулся губами местечка за ухом, лизнул мочку, чувствуя, как Брок вздрогнул, попытался отстраниться, отвернуться полностью. На языке вертелось слишком много вопросов. Брока хотелось расспросить обо всём, раскрыть для самого себя хоть какие-то из его тайн, но сейчас это всё не казалось таким уж важным. Баки впервые позволил себе большее, разрешил коснуться, надеясь не получить по рукам, не разбить неловкое хрупкое чувство принадлежности о привычную саркастическую ухмылку, и не мог оторвать ладоней, не мог отстраниться, дурея от жара тела, хорошо ощутимого даже через несколько слоёв одежды.
— Я не боюсь тебя, — тяжело дыша, прошептал Баки, слепо ткнулся лбом в изгиб шеи, коснулся губами ключицы.
С Броком было хорошо, правильно даже просто сидеть рядом, водить ладонью по спине, втягивать носом его запах, едва удерживая себя от излишней поспешности, хотя чего уж. У них осталось только сегодня.
Губы у Брока были жесткими, скупыми на ласку, горькими от табака и тщательно скрываемых им тайн, но Баки готов был заложить свою душу — Брок ждал этого поцелуя, желал его нисколько не меньше, но не мог сказать, попросить, прикоснуться сам, что-то или кто-то не позволяли ему проявлять инициативу, заставляя действовать с оглядкой, только с молчаливого разрешения. Но Баки видел, как вспыхнули золотом желтые глаза, почувствовал изменение дыхания, беспорядочные удары пульса под ладонями, едва заметное движение навстречу и бешеное напряжение в мышцах, сдерживаемый из последних сил порыв, желание, стон. Брок натурально горел, полыхал.
— Баки?
Он не слышал, как в одиночестве среди разворошенной постели проснулся Стив, не заметил, как он встал и подошёл к окну, все мысли Баки были сейчас о Броке, его губах, отчаянной, обреченной нежности, скользившей в каждом его движении, будто бы он и правда прощался и знал намного больше, чем пытался показать даже самому себе, знал и запрещал что-то менять.
— Прости, птичка, — Брок виновато глянул на замершего в нескольких шагах от окна Стива. — Не хотел вам сегодня мешать.
— Вы… ты, — прокашлявшись ответил Стив, нервно закусив нижнюю губу. — Помог Баки, и он тебя любит, я вижу, чувствую это, — он коснулся ладонью плеча Баки, погладил под лопаткой, словно они сейчас были одни. — Ты тоже делаешь его счастливым, это видно, заметно даже мне, сколько бы ни отводил взгляд и ни врал самому себе, — Стив чуть нахмурился, собираясь с мыслями. — Разве я могу быть против его счастья? — он сел на узкий подоконник рядом с Баки, чуть потеснив его в сторону. — Пробовал ревновать — не вышло. Да и вы… ты красивый.
Всё происходящее казалось Баки сном, горячечным сладким бредом, от которого мало что останется к утру, кроме пропахших потом и желанием простыней, особенно когда его плеч одновременно коснулись горячие ладони Стива и Брока, встретились на груди у ряда мелких пуговиц пижамной рубашки.
— Простите, — Стив смущенно отдернул ладонь, но Баки не дал ему возможности терзаться, надумывать непонятно что, а со стоном притянул к себе, прижался губами к бешено пульсирующей венке на шее, точно зная, что это нехитрое действие отключит последние тормоза, открывая настоящего Стива без всех этих вбитых матерью-католичкой запретов и неправильностей.
Баки и сам не понимал, что происходило вокруг и что было плодом его фантазии, как сны и мечтания в одно мгновение стали реальностью. Не понимал, почему в груди не возникло горького чувства ревности, когда смуглые пальцы Брока на пробу коснулись алой от смущения скулы Стива, очертили линию упрямого подбородка, тронули губы, когда сам Стив со стоном прижался к груди Баки, подставляя шею совсем не его губам. Почему он позволил кому-то другому касаться Стива? Почему позволял Броку быть не только с собой? Что за чувство наполняло его настолько всеобъемлюще, вышибая из головы всё рациональное, правильное, то что раньше таковым казалось?
— Люблю тебя, — выдохнул ему в губы Стив. — Люблю.
Брок молчал, но вторил ему каждым движением, хриплым просящим стоном, дрожью сильного гибкого тела под ладонями. То, с каким пылом он, опасный, нечеловечески сильный, отдавался, раскрываясь, позволяя подчинять себя, говорило лучше любых слов, ярче и правильнее. И если со Стивом они успели уже перепробовать почти всё, то третий в их постели был неизведанным, но очень желанным удовольствием.
Баки отстранился, не в силах сделать хоть одно лишнее движение — казалось, Брок через член выдоил из него последние остатки сил — упал спиной на подушки, лишь немного приподнявшись на локтях. Грудная клетка ходила ходуном, легкие не справлялись, не получалось надышаться, наполниться до краёв этими двумя.
Стив вскрикнул и прогнулся в спине, пряча пылающее лицо в ладонях. Баки прикусил губу. Одно дело — знать, насколько горяч твой любовник, доводить его одними ласками до совершенно невменяемого состояния и совершенно другое — видеть, как ему хорошо от прикосновений других, не менее любимых ладоней. Видеть, как на бледной коже алыми бутонами распускаются собственнические метки. Как он, всё ещё невероятно узкий, тугой, Баки как никто знал это, подаётся на пальцы, насаживается до самых костяшек, выстанывая, как молитву, не твоё имя.
— Бро-ок! Господи…
Баки подполз ближе, лёг так, чтобы касаться и Стива, и Брока одновременно и не мешать им пробовать друг друга, знакомиться. Хотя он и не думал, что Стив так просто откроется кому-то, кто не он, позволит себя касаться.
— Ну же, мелкий, — выдохнул он в искусанные почти до крови губы Стива, погладил ласково, глядя в затуманенные желанием глаза. — Давай, отпусти себя!
— Бакибакибаки… — исступленно прошептал Стив, потянулся вперёд, почти полностью выпуская из себя Брока, оплёл тонкими руками шею Баки, притираясь к груди, едва коснулся его губ и крупно вздрогнул, забился в объятиях, пачкая их животы спермой. — Баки… люблю, я так люблю тебя.
— И я люблю тебя, мелкий, — отозвался Баки, глядя Броку в глаза и читая в них те же слова и эмоции.
— Отдыхай, птичка, — Брок благодарно коснулся губами плеча Стива, поцеловал за ухом, там, где чернела его метка, и уложил рядом, укрыв одеялом, обернулся к Баки. — И ты отдыхай, завтра ни до чего будет.
Но лучше бы он не ложился.
Брок не пришёл провожать.
Ещё ранним утром он стоял у окна, хмуро смотрел на пустую утреннюю улицу внизу, курил одну за одной, снова доставая сигареты из воздуха и молчал, когда Баки собирал последние вещи. Молчал и Стив, удобно устроившись среди подушек и то и дело искоса поглядывая на Брока, так и не решаясь озвучить какие-то свои решения, выводы. А потом Брок пропал, растворился в первых солнечных лучах, пробравшихся в распахнутое настежь окно, будто бы его и не было, лишь горьковатый запах сигарет, смятая постель да яркие метки засосов на их шеях служили доказательством присутствия этой ночью в их постели третьего.