— Стив, я знаю и помню всё.
— Всё? — Стив обернулся к нему, впервые за их блуждания по лесу заглядывая в глаза. — Он рассказал?
Баки улыбнулся одними губами. Он не был таким доверчивым и открытым, как Стив, удачно прятался за образом весельчака и всеобщего любимца. Он чувствовал людей, мог разгадать почти любого по нескольким фразам, движениям губ, взглядам, бросаемым в сторону, скупым или, наоборот, чересчур открытым жестам. Читал по лицам, заглядывая в самое нутро. Именно так он и влюбился в Стива. Смешно сказать, втрескался по уши с первого взгляда, зачарованный его ярким, почти слепящим светом, и уже не видел никого другого, пока из темноты не выступил Брок. Они со Стивом были как две стороны одной медали, равноценными половинами сердца Баки. И если Стива он знал от и до, то Брок был до сих пор книгой на чужом языке.
— Он просил не забывать, не простить или что-то другое, а помнить. Стиви, он прощался с нами.
Сейчас Баки, словно наяву, увидел склонившегося над ним в лаборатории Брока, его усталую улыбку, сильнее прорезавшиеся морщины, непривычно грустный взгляд. Казалось, он стоял из последних сил, с трудом опираясь на операционный стол, но все же находя в себе силы скрывать, насколько ему больно и страшно.
В душе сделалось пусто и очень холодно, будто бы мазнуло ледяным ветром, коснулось легкой изморозью, выводя красивые на вид узоры, но сердце нет-нет, а пропускало удары. Не хотелось думать, анализировать всё, сказанное Броком. Впервые не хотелось ему верить. Баки закусил губу, привалился к плечу поникшего Стива. Он не знал, что происходило между Стивом и Броком, не спрашивал да и не собирался спрашивать, не маленькие, сами должны были разобраться, и сейчас он прекрасно видел, что не одному ему потеря казалась поистине страшной и невосполнимой. Хотя что они могли знать на самом деле о демонах? Баки всё равно ждал, что вот-вот да почувствует на плече уверенную хватку жёсткой ладони, услышит в голове будоражащую хрипотцу голоса.
— Баки, — Стив сильнее сжал его ладонь.
— Я знаю, мелкий, знаю.
Стив словно с цепи сорвался: скакал с мины на мину, швырялся новым щитом, словно легким фрисби, шёл вперёд, почти не разбирая дороги. Баки понимал его стремление к саморазрушению, желание переправить этот несправедливый мир, отобравший у них обоих по половине души, выбеливший действительность до скучных неправильных сероватых оттенков. Да, они оставались друг у друга, да, любили так же, или даже сильнее, жарче, но какая-то деталька идеального механизма упрямо сбоила, соскакивала, нарушая, сбивая с шага.
Баки то и дело оглядывался, Стив замирал на полуслове, они словно потеряли опору, устойчивость, держась за руки из последних сил, балансировали над пропастью. Стив воевал, рвал зубами, а Баки шёл следом, стараясь защитить хотя бы его, прикрыть, когда надо, взвалить на себя щит, ответственность за этот мир, да что угодно, лишь бы Стив хоть немного оттаивал в душной тишине палатки, жался к груди, как в первый раз. Только без птичьей легкости, невозможной для мальчишки тонкости. Стив был огромным, горячим и каменно-твёрдым везде, куда мог дотянуться Баки. Он правильно пах, правильно выглядел, ощущался кончиками пальцев, губами, языком. Стив был идеальным по чьим-то извращенным меркам, вылепленным образцом человека. Но Баки знал его другим, видел за этой скульптурной композицией тощего астматика из иммигрантских кварталов Бруклина, с вечно разбитым носом, россыпью мелких веснушек по плечам, румянцем, до сих пор заливающим его с ног до головы, достаточно лишь член показать, со срывающимся судорожным дыханием, приглушёнными ладонью стонами, синими, как небо, глазами и самой сумасводящей улыбкой на свете. Баки всегда шёл за Стивом, и со временем, с потерей необходимого им обоим Брока это нисколько не изменилось. Скорее наоборот — желание защитить стало лишь острее, обрело новые грани, плоскости, сделалось всеобъемлющим.
Потому Баки и не покидал своего Капитана. Потому стал не просто другом и соратником в глазах общественности, не просто любовником, возлюбленным, он стал тенью Стивена Роджерса, не отходя от него ни на шаг, оттирая в сторону всех.
— Ты точно уверен в своём плане? — с беспокойством поглядывая в пропасть, в сотый раз переспросил Баки, закутался в нисколько не согревающую на пронизывающем до костей ветру куртку, хлопнул по карманам, доставая смятую пустую пачку из-под сигарет Брока, которую так и не смог выбросить. Рука не поднялась.
— Это единственный шанс достать Золу, Бак. Верь мне!
И Баки поверил, как верил всегда. Пошёл следом, шагнул с заснеженного уступа, уносясь на тонком тросе вслед за несущемся на полной скорости поездом. Нет, он не был на все сто процентов уверен, что долетит, не рассчитывал даже на разогнанный странной сывороткой организм, но Баки не мог не верить Стиву.
Долетел. Приземлился на скользкую крышу, удержавшись в последний момент, тут же выискивая широкую спину впереди, выдохнул облегченно и отцепил карабин.
Идти за Стивом было привычным делом, слишком привычным и правильным. Баки чувствовал, слышал мерное биение его сердца, щекотным покалыванием ощущал на губах его злой азарт, и эта странная смесь не хуже хорошего алкоголя воспламеняла кровь, ударяла в голову шальным весельем, сумасшедшей вседозволенностью. Баки казалось, что он идёт наравне, с той же легкостью подхватывает тяжёлый щит, выставляя его вперёд. Баки казалось…
Сильный удар выбил из лёгких последние остатки воздуха. Баки и испугаться толком не успел, влетев спиной в развороченный бок вагона. Заскользил, бестолково хватаясь за острые железки, стараясь удержаться, когда под ногами разверзлась бездна. Баки кричал, тянулся изо всех сил, стараясь ухватиться за руку Стива, но он, даже с сывороткой, которую ему вколол Брок, не был суперсолдатом.
Ледяная волна ужаса сковала его тело, подобралась к немеющим рукам и ласково лизнула кончики пальцев. Баки казалось, что он ничего не сможет расслышать в завывающем торжественном марше ветра, но тихий скрип отрывающейся ручки, последнего, что его держало, прошёлся по нервам наждачной бумагой, выбивая искры, оглушая.
Баки всегда хотел летать. Хотел умереть глубоким стариком в небе. И он летел, парил какие-то доли секунды, уносясь прочь от грохочущей громады поезда. Летел, подхваченный ледяным ветром.
Баки падал…
Всё, что он помнил — это боль, тупая изматывающая боль. Будто бы он сам стал звенящим от напряжения оголенным нервом. Боль была всюду: жгучим морозом облизывала кончики пальцев, сдавливала грудину раскалённым стальным обручем, била по голове, методично выкручивала сустав за суставом, вымарывала из его души всё человеческое, всё, что его держало на плаву, не позволяя соскользнуть в спасительную бездну безвременья.
«Ты не должен забыть самого себя, понял?» — шептал кто-то незнакомый в его голове, будто бы издеваясь.
Но он не мог не слушаться, потому что этот кто-то был важным, этот кто-то заставлял раньше двигаться вперёд, не сдаваться, этот кто-то жил в его сердце. И он вспоминал.
«Я люблю тебя, малыш… ты не должен забыть самого себя… люблю тебя… не должен забыть».
— Я Джеймс Бьюкенен Барнс, — сипло прошептал он непослушными губами. — Я помню. Я Баки.
Помнить себя было очень тяжело, особенно, когда большую часть времени ты не человек, а лишь функция с тысячей неизвестных, механизм, на отладку которого тратились десятилетия. Но Баки помнил. Он научился прятать воспоминания очень глубоко, туда, куда не доставал вкрадчивый голос дрессировщика, не мог дотянуться жалящим ударом кончик стека, не пробивало электричество, стирая события последних месяцев.
Баки мог не помнить лицо предыдущего хозяина, детали прошлой миссии, имён бойцов групп поддержки, но рядом с ним всегда были Стив и Брок — молчаливыми тенями из прошлого. Они не давали ему окончательно сойти с ума, выгореть, истончиться, они заставляли его жить, несмотря на творившийся вокруг пиздец.