Раз в месяц, получив на почте пенсию, заходила она в чайную отведать «казенных» щей. Тимофей Дыбин (одна рожа чего стоила: темная, бугристая, как немытая картофелина) проникал в заповедные глубины котла, наполнял тарелку неразбавленными витаминами и калориями. Старуха только качала головой, что означало: «Шельма! Насквозь тебя вижу!» Но в тот момент чувствовала свое бессилие.
Пока она ела щи (другое не заказывала), Дыбин бдительно, как солдат из амбразуры, следил за ней из раздаточного окна и ждал неприятностей. Ей не лень было встать, заглянуть к другим в тарелки и при всем народе учинить скандал:
— Котлетки-то, милый, больно малы. Да и те пересушил…
Тогда Дыбин становился похожим на раскаленную сковороду, на которую плеснули масло.
— А ты пробовала?!
— Вижу, милый. И руки после нужды не моешь…
После короткой оторопи повар выбрасывал исковерканный четырехпалый кулак.
— На, проверь!!
Полуяниха опасливо сторонилась и кротко удивлялась:
— Никак, опять пьяный?
Трезвый Дыбин осквернял плевком кухню и шел к буфетчице просить стакан вина.
Однажды в сенокосную пору Полуяниха пришла в чайную в белоснежном платке, просветленная и доброжелательная. Даже повара поздравила с каким-то престольным праздником. Дыбин отметил праздник накануне, поэтому болел душой и телом.
В усердии не заметил, как черпаком залез не в тот бак.
За столом старуха повела себя неспокойно: сперва усиленно посаливала щи, потом энергично поманила повара. Тот подошел вялый, страдающий.
— Ну, что тебе?
— Говори, прощелыга, чего накидал в щи?
— Что положено, то и накидал.
Полуяниха протянула на ложке сморщенную грушу.
— А это чего?
— Овощ… — Дыбин напряг расстроенное зрение, взял грушу, повертел ее в руках и заключил: — Фрукт, одним словом.
— Фрукт?!
— Фрукт.
Он попробовал щи, скривился, как от зубной боли, и задумался. Старуха ждала.
— Ответ держать будешь или нет?
Повар вздохнул, поднял полу халата к глазам, отвернулся.
— Ты чего? — насторожилась Полуяниха.
— Командира своего вспомнил… В войну его кормил…
Дыбин всхлипнул. Знал забулдыжный старухину слабость.
— А чего это ты мне про командира? — недоверчиво спросила старуха.
— Любимое его блюдо было. Щи с сухофруктами. Бывало по три тарелки съедал.
— Диво… Не привередничал? Командир все-таки…
— Хвалил. «Спасибо, — говорит, — тебе, Тимофей Дыбин».
— Врешь, поди.
— Документы имею… Конечно, лук полагается жарить на ружейном масле. А где его сейчас возьмешь?
— Диво…
— Необыкновенной храбрости был человек!
Дыбин опять поднес полу халата к глазам.
Голос Полуянихи потеплел.
— Не забываешь, стало быть, командира своего? Это хорошо, парень… Мой-то Степанушка сапером был… — Глаза у старухи затуманились. — Ну, ты иди, Тимофей, иди…
В раздаточное окно Дыбин наблюдал, как старуха мучительно одолевала непотребную смесь, и брезгливо морщился.
И все-таки устыдился своей кощунственной лжи, пожалел старуху. Положил на блюдо кусок жареной курицы, ломтики ветчины, горку хрустящего картофеля. Сверху украсил зеленью. Этого показалось ему мало: налил чаю и выбрал лучшую сдобу. Угощение нес старухе торжественно. Забрал из ее цепких рук тарелку (какое еще бесчинство выдумал оборотень?), смахнул со стола чистым полотенцем и поставил перед ней роскошное блюдо.
— Ешь, старуха! Это тоже любил командир!
А она, глядя на угощение, подумала о том, что не иначе, как большой был тот командир. Не бывало таких в Кузьминском. Видно, мало их, потому и не бывало. Издали позвали ненаглядного сына: иди, Степан, спасай Россию.
И он спас.
13
Плохую весть Ваське сообщили намеренно с опозданием: сдавал он экзамен за первый курс. А когда — уже после тягот весенней сессии — узнал, что мать умерла и похоронена, раздумал ехать в родную деревню на каникулы, а определился на все лето в студенческий строительный отряд. Скупо сообщил об этом в письме Матвею и надолго замолчал.
И Матвей почти на все лето перебрался на полевой стан.
Рада была Евдокия сыну, когда тот в горячую пору ненадолго приезжал домой сменить белье и сходить в клуб. Ждала его всегда, старалась покормить чем-то особенным, а часто, сияя от удовольствия, показывала какую-нибудь обновку для сына — кончилась вдовья нужда.