16
Евдокия почему-то была уверена в том, что Егор Степанович выхлопотал для Матвея ссуду. Поэтому так бойко и начали строить дом. И рада была вдвойне: лучше и честнее старого тракториста ссудой никто распорядиться не сможет, а деньги Анисима можно потом вложить незаметно (даже сыну так и не решилась открыться о тех деньгах).
И только тогда, когда на доме стали возводить крышу, случайно узнала, что ссуду оформят еще не скоро, а за все платил дядя Егор.
Почувствовала неладное. Целый день думала и даже занемогла. И утвердилась в мысли, что и второй, и третий день, будет таким же мучительным, если не откроет свою тайну честному Егору Степановичу.
После работы задержала его и, не считая, выложила деньги.
Дядя Егор помрачнел.
— Вот какое дело… А я-то думал…
Небрежно отсчитал рублей пятьсот и, не сказав больше ни слова, ушел.
— Ой, ладно ли? — прошептала мать, уже отдавая себе отчет в том, что случилось.
— Откуда? — удивился Матвей.
Мать плакала.
— Твои… Отца твоего… Теперь уж вижу: не с моим умом такое в руках держать… Боялась. Всего боялась.
Сын не пожалел ее.
— Обманывали!
Не думала Евдокия, что так будет страдать ее совесть. Не поверила бы, что однажды от стыда побоится посмотреть в глаза людям. И винить некого…
Со слезами поведала обо всем Фене-поварихе.
Подруга выслушала холодно.
— С такими деньгами и без моего совета проживешь.
— А ты с какого зла на меня?
Феня подумала, смягчилась.
— Рассчитайся с мужиками-то. Егору Степанычу расскажи… — Вздохнула. — Больше не знаю, что и присоветовать. Не было у рук капиталу…
Только Симон взял за работу деньги. Смущенно оправдывался:
— Давай, если они у тебя шальные. Эх, жись…
Деньги до копейки в тот же день пропил.
Теперь вся деревня узнала о богатстве, привалившем вдове и ее сыну. О памятном приезде Анисима и его смерти говорили не без домыслов. Не хвалили за скрытность и Евдокию.
Дядя Егор с сочувствием говорил Матвею:
— Оставь заботу об этом добре матери. Пусть лучше она одна…
О доме ничего не сказал.
А дом надо было достраивать. Одна, не тревожа сына, взяла на себя эту заботу Евдокия. Думала только о том, как бы скорее покончить с ней. Нанимались случайные люди. За работу (по известной причине) брали непомерно дорого. Даже вдовы соблазнились хорошим заработком. Хозяйка щедро угощала работников, но они почему-то долго не задерживались, а уходили недовольные.
Поэтому никого не удивило и то, что доверенным лицом Евдокии оказался Пашка. Случилось это по двум причинам. Только за то, что внук Данилы в ту пору привел к себе в избу Зойку Ганьшину, Евдокия готова была благодарить его всю жизнь. А Пашка с какими-то пришлыми мужиками еще и настелил в доме полы. Правда, доски оказались ворованными, и за них пришлось платить втройне, зато Пашка великодушно мало взял за работу. И вообще посулил сделать все.
А надо было заказать рамы и двери, поставить перегородки, сложить две печки. Тогда и зимовать можно в новом доме.
Пашка сколотил сени, временное крыльцо. А за остальное потребовал деньги вперед и получил их. (Это тогда он купил Зойке платье). А потом закутил — и дело, встало.
Через неделю явился к Евдокии опухший и нахальный.
— Насчет тех денег, хозяйка, я малость пошутил. Нету их. Тебе наука: не будешь скупой… Ну, будем работать?
Евдокия его прогнала.
И опять нанимались случайные люди.
Печи класть пришел дед Прохор. Привела его забота: совсем обносился слепой друг. Конечно, не отказал бы сын-председатель, но старик еще мог быть независимым. Взял помощницами хозяйку, соседку Ольгу, и дней за десять печки были готовы.
Теперь можно было переселяться в новый дом.
17
Как-то, возвращаясь с послеобеденной прогулки, Нестеров оказался близ Даниловой избы. И снова, как в день приезда в родное село, почувствовал беспокойное любопытство от навязчивого убожества жилища слепого. Решительно направился по тропинке в бурьяне к прогнившему крыльцу, еще не подумав о том, что сказать при встрече престарелому хозяину.
Зойка, отяжелевшая, с пятнами на лице, кормила слепого.
Нестеров поздоровался. Девка, стыдливо пряча живот, отошла в угол. Данила бросил есть, встал.
— Милости просим.
— По пути зашел, — объяснил журналист. — Ты кушай, пожалуйста.
Старик по голосу узнал человека. Сел, но есть не стал.
Нестеров оглядел избу, поморщился от стойкого нежилого запаха. Странно было видеть здесь женщину. Не постеснялся спросить: