— Вы тоже здесь живете?
Она не ответила. Только большие серые глаза смотрели на него упорно и настороженно.
— Пошто молчишь? — упрекнул ее слепой. Объяснил гостю: — Она — ничего, добрая. Приходит, не забывает…
Зойка вышла из угла, поставила посреди избы табурет — для незнакомца. Нестеров поблагодарил, сел. Ради приличия слепой пробормотал:
— Угостить-то нечем… Кабы знать…
— Ничего, не праздник… Внук на работе?
— Должно, на работе.
Зойка беспокойно посмотрела в окно. Повязав на голове платок, тихо сказала Даниле:
— Ну, я пойду.
— Иди от греха.
Она ушла. Старик учтиво спросил:
— Видно, манит родная сторона?
— Хорошо тут, — рассеянно ответил Нестеров. В окне он видел, как удалялась молоденькая женщина. Какая надобность привела ее в нечистую избу?
Данила не решался больше заговорить первым.
— Трудно живете? — спросил гость.
— Отчего трудно? — оживился слепой, не принимая сочувствия. — Не трудно. Трудно живет ненасытный. А радость-то в добром человеке. Вот вы вспомнили — мне и хорошо. Прохорушко не забывает.
Нестеров посмотрел на кровать, где в груде тряпья серели принесенные Зойкой еще той осенью простыни, на скудный обед старика, на божницу (стопка дешевых папирос заслоняла лик святого), сказал:
— Теперь лучше живут.
— Лучше. Только ведь привыкнешь к лучшему-то. Только и радости, что привыкаешь…
И гостю подумалось, что эта избенка в бурьяне совсем не взывает к жалости, а готова отстаивать свое убожество. Понял и то, что старику не сейчас пришли в голову эти слова. Поэтому сказал почти с вызовом:
— Люди хотят лучшего. Это их право!
— Видно, так. — В голосе Данилы послышалась грусть. — Неведомо оно, новое…
— О смерти подумываешь?
— Так ведь она давно со мной рядом… А ничего, что рядом. И в малом, короткотечном — радости много. Солнышко пригреет, человек доброе слово скажет — больше ничего и не надо. Да не помешать другим…
Нестеров был немного наслышан о Пашке. Не постеснялся уколоть старика:
— Внук тоже так думает?
Слепой помедлил. Ответил неохотно:
— Поживет — поймет… Пускай…
Под столом на сырой стене пророс тонкий водянистый гриб. Нестеров давно заметил его, но только сейчас о нем подумал: «Здесь ему и быть». Хотелось растревожить, заставить защищаться старика, найти изъяны в его почти непробиваемой кротости.
Но в этот момент вошел Пашка.
Второй обитатель избы был грязен с головы до пят. Смерив незнакомца взглядом неприветливого хозяина, процедил:
— Здравствуйте.
Нестеров поздоровался, хотел еще что-то сказать, но тот уже отвернулся.
Пашка подошел к столу, заглянул в чашку с недоеденной похлебкой, зло спросил слепого:
— Была?
— Да вот, стало быть…
— Так…
Сел за стол. Грязными руками отломил ломоть хлеба, стал есть. Откусывал помногу, отчего щеки его раздувались, но жевал медленно, с угрюмой демонстративностью. Нового человека больше не замечал.
— Вот, Павел, к нам товарищ из газеты пожаловал, — тяготясь молчанием, сказал Данила.
На лице внука мелькнуло любопытство, но уже в следующий миг он независимо спросил:
— Корреспондент, что ли?
Нестеров утвердительно кивнул. Пашка дал понять, что он здесь хозяин:
— Раз пришли — слушаю.
— Может быть, только один вопрос… Душевая в мастерских не работает?
Пашка сузил глаза.
— А что? Это мое дело… С поля я. — Отвернулся и наставительно добавил: — От грязи, начальник, еще никто не подыхал… Чистота гроши не заменит.
— Мало зарабатываешь?
— Хватит!
Нестеров с тоской подумал о том, что настроение у него испорчено, и он не вернется сейчас в свою тихую комнату работать над очерком. В нем росло раздражение и оттого, что и мерзкое запустение в избе, и грязный до костей парень, и даже кроткое довольство слепого словно посягали на то, что им было написано о светлых буднях земляков. Он поймал себя на желании ударить по пухлой физиономии парня, но только сказал:
— А ты — неприветливый. — Встал. — Прошу извинить. Пойду.
— И нас извиняйте, — сказал Данила.
Пашка промолчал. Когда остался вдвоем со стариком, спросил:
— Чего он тут?
— А не знаю.
— Про Зойку спрашивал?
— Нет… Не знаю.
— Не знаешь!.. — Внук скверно выругался. Лег на лавку. После работы он имел обыкновение спать до позднего вечера.
18