— Смеетесь.
— Смеюсь. А мне грустить и не хочется. — Довольный, окинул взглядом поле. — Давно слышу о тебе, да все сомневался: молодой еще. А тут — «Матвеево поле»!
Парень видел, что председатель не столько хвалил его, сколько сам радовался, и это было лучше похвалы.
— Так-то, брат. — И уже без улыбки Петр Прохорович спросил:
— Может, у тебя нужда в чем, Матвей? Ты только скажи…
— Зачем? Я ведь не ради…
— Теперь я знаю. Ты только скажи, я исполню… Может, мне самому это надо… Старик мой, дед Прохор, толкует: «Не любят нонче землю!» Считает себя последним радетелем. Обязательно привезу сюда старого. Отчет перед ним не держу, а показать надо… Понимаешь?
— Понимаю.
— Может, и понимаешь, — с сомнением сказал Петр Прохорович. Ласково тронул плечо. — Ну, иди. Сегодня сушит.
Уже из машины крикнул трактористу:
— Будь здоров, хлебороб!
Матвей помахал ему вслед рукой. Женщинам сказал:
— Похвалил!
И снова перед глазами плыло поле, доверчивое, родное. От сеялок уже относило облачко пыли, но Матвея это не тревожило: оставалась влажная низинка в перелесках, едва успевшая прогреться.
К обеду он отсеялся и отвел трактор на полевой стан.
Там его ждал дядя Егор.
Бригада обедала. Было празднично и весело — как только бывает в день окончания сева. В новом платье с белым передником у стола хлопотала Феня-повариха. Звала к столу и Егора Степановича, но тот с напускной досадой отмахнулся:
— Не могу! Матвея Анисимыча, язви его, пообещал срочно доставить в село.
24
Деньги Анисима Пашка украл в разгар посевной. Украл без труда: днями новый дом Шмелевых пустовал. Огородом пробрался во двор, отворотил доску в сенях (прошлой осенью прибивал сам) и проник в комнаты. Отыскал под постелью Евдокии ключ от сундука. Теперь деньги смог бы найти с закрытыми глазами. И лучше бы с закрытыми: на дне сундука поверх денежных пачек увидел фотографию мертвого Анисима. Услужливый деревенский фотограф предложил в день похорон сфотографировать покойника. Наверное, с войны прижился этот печальный обычай, и Евдокия его не нарушила. Потом не знала, что делать с фотографией: слишком страшен был на ней Анисим. Так никому и не показав, спрятала ее на дне сундука.
Суеверный Пашка похолодел, увидев мертвого хозяина денег. Поспешно захлопнул крышку. Но деньги заметил. Все-таки поборол страх и забрал их.
В другое время радовался бы легко добытому богатству. Но сейчас не унималось какое-то вздорное беспокойство: едва вспоминал о деньгах, как перед глазами возникал мертвый Анисим. Поэтому пока решил не трогать их. Даже работал в эти дни не хуже других.
До первой попойки с Дыбиным.
Повар перестал ходить на работу. Когда спозаранку прибегали за ним, ссылался на сердце. А оно действительно болело. Пашка повадился приходить с утра. Веселый и нахальный, выставлял на стол бутылки водки, добрую закуску. Дыбину трудно было устоять против такого соблазна даже в первый день. А потом, больной и жаждущий, только сердито ворчал:
— Мне ведь совсем не жалко твоей зарплаты, охламон.
— Туда ей и дорога, Дыбин!
— Ну и дурак… Ладно, разве только по маленькой…
Остановиться не мог. Пили до тех пор, пока не валились с ног. А на утро жажда была нетерпимей.
На четвертый день, ожидая Пашку, повар мучительно вспоминал о том, что не то ночью, не то под утро кто-то его будил. Вроде бы мужской голос стыдил его, упрашивал, о чем-то предупреждал. Не вспомнил. «Приснилось», — подумал он.
Когда пришел Пашка и выставил на стол нисколько не меньше, чем в предыдущие дни, что-то стало проясняться в голове Дыбина. Подозрительно спросил:
— Ты… откуда деньги?
Приятель ухмыльнулся.
— А разве ты не распознал, когда пил?.. Все наши, Дыбин!
Вспомнил повар: участковый Васюков говорил с ним.
— Вор-рованные!! На ворованные не пью!
— Пил! — ощетинился Пашка.
— Я знаю! Шмелевых обокрал!
— А зачем тебе знать, дура?
Дыбин посерел, задышал тяжело. Приятель вскочил: такой Дыбин не остановится ни перед чем.
— Зачем?! Должен знать, отчего подохну! Понял? — Повар замахнулся бутылкой. — А ну, принимай обратно!
Пашка успел увернуться. Брызнули осколки и водка. Метнулся к двери, но вторая бутылка опередила его и хлестко разбилась о косяк. Все-таки благополучно выскочил во двор. Вытер лицо, огляделся. Он был только слегка возбужден: в пьянке и не такое бывает, а с перепоя повар злой, как черт.
Заглянул в окно и примирительно крикнул: