— Теперь я…
Прохор упал. От удара в голову у него из ушей потекла кровь.
Тишина наступила неожиданно. Не сразу Пашка отвел глаза от поверженного: уже подступало смятение от страшной догадки.
Но всхлипнула рядом Зойка, оцепеневшая от ужаса, брюхатая, до отвращения жалкая. И Пашка не остановился.
— Теперь твоя очередь, голуба…
Она пронзительно закричала. Поборов оцепенение, бросилась было бежать, но ноги оказались непослушными, и она упала.
Пашка с размаху ткнул ее сапогом в бок. Потеряв равновесие, припал на руки и оказался перед стариковским лицом.
И увидел не Прохора, а Анисима. «Блазнится», — с ужасом подумал он и бросился в избу.
Там схватил осколок зеркала. Его преследовал страх. А из зеркала глянуло на него лицо, искаженное ужасом, и он выронил осколок. Подбежал к умывальнику. Воды там не было. Воды нигде не было. Тогда он стал плевать в грязную тряпку и стирать кровь с лица — кровь Прохора, казалось ему. Потом жадно потянулся к недопитой бутылке и, не переводя дыхания, опорожнил ее.
Вышел из избы и нетвердо зашагал к реке.
…Слепой немощно ползал на четвереньках, трясущимися руками шарил вокруг.
— Прохорушко!
Нашел своего друга.
— Не помер ли? — Почувствовал на руке липкую кровь, со стоном уронил голову на грудь Прохору. — Господи!.. Зоюшка!
Подбежал соседский мальчишка. Удивленно посмотрел, охнул и бросился прочь.
26
Дядя Егор подвез Матвея к самому дому. Заглушив мотор, проворчал:
— Вожу, как путного!
— Спасибо, дядя Егор!
— Сияешь, как новый двугривенный.
Знал старик, куда сегодня спешил парень. Да и как не знать, если вся деревня видела: который вечер подряд молодой Шмелев гуляет с дочерью объявившегося земляка Ивана Нестерова. Правда, разговор об этих встречах был осторожный, без обидных домыслов. («Не Зойка», — грустно усмехнулся про себя старик). Но о другом думал дядя Егор: не закружится ли голова у парня раньше времени, не будет ли страдать после короткой девичьей прихоти? От советов, однако, воздержался. Подчеркнуто равнодушно предложил:
— Приходите вечером ко мне. Скажу, чтобы бабка Полуяниха угощение приготовила.
Матвей обрадовался. Догадливый дядя Егор: ничего не расспрашивал, а пригласил просто и уважительно.
— Ладно, дядя Егор.
— Значит, буду ждать.
Старик уехал. А Матвей уже представлял приятное застолье у древней Полуянихи и был уверен, что Кате обязательно понравится и дядя Егор, и старухино угощение, да и сама, странная, но добрая старуха.
А вот Катин отец, пожалуй, невысокого мнения о молодом трактористе.
Вчера, когда они засиделись в садике, подошел Иван Дмитриевич Нестеров с шахматной доской. Поздоровался и сразу предложил:
— Давай, парень, сыграем в шахматы.
Едва ли у занятого человека появилось только одно желание: обыграть парня. Матвей от неожиданности даже не поскромничал насчет своих шахматных способностей.
— Давайте.
И играть стал смело, как с дядей Егором или с бригадиром.
Сняв две пешки подряд, Иван Дмитриевич разочарованно сказал:
— Э, брат, мы же не в поддавки играем. Надо думать.
Партнер смущенно объяснил:
— Привычка. У нас в бригаде долго думать не дают. В перерыв партий десять успеваем сыграть.
— Игроки! Здесь тебя никто не торопит. Думай.
Но напрасно Иван Дмитриевич уверовал в легкую победу. Хотя соперник отвечал по-прежнему быстро, партия явно затягивалась. И расспрашивать парня было неудобно, когда тот ожидал ответный ход. Поэтому говорили урывками.
— Сколько классов окончил?
— Девять.
— Мало.
— Наш агроном носит институтский значок… Для ясности.
Отец посмотрел на Катю.
— Самоуверенный малый.
— Он прав, папа. Бывает.
— Ну-ну.
И опять Иван Дмитриевич обдумывал ход. Он мог бы быть доволен своей игрой. Но слишком легко и незадачливо отвечал парень. Раза два журналист поддавался этой незадачливости — сыграл рискованно — и был наказан.
И он невольно стал думать о Матвее предвзято. Совсем недавно писал статью о городских ребятах, которые, едва дотянув до восьмого класса и получив простенькую профессию, старались ничему не удивляться, а только млели от гитарного звона. Он не винил, а жалел этих ребят.
— Самоуверенные парни стали, — задумчиво повторил он. — На работе хвалят?