Матвей сразу поскучнел, отстранился от Кати. Сказал с досадой:
— Наши сюда идут.
— Пусть!
— Ты не знаешь, что они подумают.
— Какое им дело?
Он настоял: собрав вещи, убежали с открытого места и притаились за отдельным кустом. Катя надела платье. Ласково шепнула:
— Трусишка ты, Матвей!
А люди были уже совсем близко. Тракторист с беспокойством сказал:
— Кого-то ищут… Кажется, найдут и нас. — Удивился: — Что-то их много…
Он уже готовился к неприятной встрече с односельчанами, но где-то рядом послышался крик:
— Здесь!
Люди остановились. Среди них Катя узнала дядю Егора, Феню-повариху, водовоза Симона. Ее насторожили хмурые и скорбные лица.
…Когда из кустов выволокли Пашку, Матвей брезгливо шепнул:
— Обыкновенная история… Могут побить.
— За что? — удивилась Катя.
— Зря не будут.
Пашка лежал на спине. Увидев председателя, отвернулся, и Катя теперь могла рассмотреть его лицо. Широко раскрытые глаза Пашки были мутны и неподвижны.
Донесся негромкий разговор:
— Спал гад… Он и сейчас пьяный.
— Сейчас протрезвится. Прохорыч, отойди…
Пашка вскрикнул хрипло, тоскливо. Нетвердо встал на ноги. Его покачивало. Повалился было снова, но от грозного окрика устоял. Тупо озирался на людей.
— Притворяется… Ну, что, Прохорыч?..
Председатель знал, о чем его спрашивали. Отстранил рукой нетерпеливого. Но в этот момент Пашка заулыбался. Не нагло, даже не растерянно, а по-детски невинно. И Петр Прохорович, уже не помня себя, неловко ткнул кулаком в ненавистное лицо.
Катя широко раскрытыми глазами смотрела на парня.
— Ты видишь?
Матвей видел, и в нем росла тревога: не сейчас, а раньше, скорее всего в деревне, произошло что-то страшное. И прежде всего прочитал это на лице дяди Егора.
А Пашка продолжал улыбаться, только страдальчески кривился. По его подбородку ползла струйка крови.
И опять нетерпеливый крик:
— Еще смеется гад! Бей!
Петр Прохорович брезгливо отвернулся.
— Не надо… Ведите.
Но чей-то тяжелый сапог сильно ударил Пашку в поясницу. Тот ойкнул, повалился. Председатель в гневе стиснул зубы.
— Довольно!
И тут Матвей увидел подбегающую к поверженному Катю.
— Не смейте!!
Скорее отчаяние, чем требование, было в ее голосе. Это случилось так неожиданно, что люди отступили.
— Все на одного! Хуже зверей!
Ей никто не ответил. Глаза незнакомых людей смотрели на нее без замешательства, без осуждения. Она сразу почувствовала, что люди понимали ее.
И все-таки услышала недобрый голос:
— Это мы — хуже зверей?
Петр Прохорович предостерегающе поднял руку.
— Не надо, Степан! Не надо… — Девушке сказал холодно: — Мы за это ответим.
— Конечно, ответите!
Громко и жалостливо застонал Пашка. Катя склонилась над ним, платком стерла с подбородка кровь. И постаралась бы помочь ему, но вмешался председатель:
— Ну, довольно, — не то ей, не то мужикам сказал он. — Надо нести.
Девушку грубовато оттеснили. Пашку подхватили как попало — так, что зад касался земли, — и понесли.
Катя пошла рядом.
Последним плелся Матвей. На него никто не обратил внимания.
Когда вдали показался милицейский мотоцикл, внука Данилы бросили. Мужики направились в сторону села. Только Феня-повариха задержалась. Сухо сказала девушке:
— Со стороны все можно подумать. И людей обозвать… — Что-то еще хотела сказать, но только махнула рукой и пошла за мужиками.
Двое милиционеров, не замечая Кати, деловито затолкали Пашку в коляску. У них это получилось очень буднично. Когда мотоцикл поравнялся с мужиками, один из них укоризненно покачал головой. Ему вслед крикнули:
— Пива ему на похмелку купите!
Катя пошла к берегу, не взглянув в сторону Матвея. Он понял: случилось что-то непоправимое. Все-таки окликнул:
— Катя!
Она оглянулась.
— Ты! Не хочу больше тебя видеть!
Он смотрел ей вслед до тех пор, пока она не спустилась к берегу.
Солнце стояло еще высоко, и все, казалось, устало от зноя: и деревья, и травы, и голуби в небе, которые слишком далеко улетели от деревни. Горячий воздух доносил запах полыни да мычание отбившейся от стада коровы.
Матвей почувствовал себя необыкновенно одиноким и безотчетно побрел к селу.
30
Данила медленно приходил в сознание. Он уже различал торопливые шаги у самого уха, слышал Зойкины стоны, но еще не вспомнил, что произошло. Так и лежал в сенях за дверью, забытый всеми, пока до него не донесся слабый писк. Слепой зашевелился, попытался встать.