Словно ждал этого писка и вспомнил все.
За дверь заглянула соседка.
— Тебе чего, дедушка?
— Родила? — еле слышно спросил слепой.
— Родила… С внуком тебя… Или кто он тебе? С правнуком, значит.
— Слава богу.
— Ты лежи — не до тебя тут.
— Ладно. Слава богу…
Данила притих. В другое время он попросил бы отвести себя туда, где лежал бездыханный Прохор. Упрекнул бы мертвого за то, что тот опять поторопился…
Зойка родила благополучно. Поэтому докторша в избе не задержалась, а оставила за себя медсестру. Во дворе Ганьшин спросил:
— Мальчик, значит?
— Мальчик.
— Уродом не будет?
— Не будет.
Докторша отвечала нетерпеливо, устала. Удивилась крепкому рукопожатию дорожного мастера.
— Можно туда? — Ганьшин показал на избу и пояснил: — Внук он мне.
— А… — наконец поняла она. — Только близко не подходи. Завтра заберем в больницу.
Ганьшин подошел к крыльцу. Сухо, уже по-хозяйски сказал бабам:
— Теперь, кто без дела, уходите.
Прошел в избу, присел в углу. Зойка и сын уснули. И сестра дремотно склонила голову. Необыкновенный покой посетил жилище слепого после страшного дня. А Ганьшин вздыхал: о чем-то думал. И в нем утихла боль от дочерних невзгод. А потом заулыбался и, не вытерпев, зашептал:
— Слышь…
Медсестра обернулась, приставила палец к губам.
— Ничего, я тихо… Выходим, говорю, парнишку… Нянек у меня полон дом… Назовем его Андреем. Брат у меня, Андрей, на войне погиб. Так вот, в честь его…
И рассказывал о своих планах:
— Завтра люльку ему излажу. К осени, бог даст, пристрой сделаю. Ему с Зойкой. Пускай живут…
Медсестра в ответ кивала.
— А как же иначе? Иначе нельзя… Приведись любому… Подрастет — спросит. А что я ему отвечу?.. Такое дело.
Вышел покурить и заметил в сенях слепого.
— Вот какая история… Как же теперь жить будешь?
— Авось, скоро помру, — ответил Данила.
— История…
Присев на крыльце, Ганьшин думал о новой заботе. Приходили женщины — несли Зойке еду. Лишнего нанесли, а отказать нельзя. Покормили и слепого.
Показывался на дворе выводок Зойкиных сестер. В избу Ганьшин их не пустил: отослал присматривать за матерью, которой от дурных вестей стало плохо. А сам дотемна был около старшей дочери. Когда выходил курить, останавливался около слепого.
— История…
К сумеркам отвел мотоцикл домой. Быстро вернулся. Узнал, что Зойка поела, покормила младенца. Довольный этим известием, подошел к слепому.
— Прохладно тебе тут.
— А ничего.
— Этак до утра закоченеешь. Мало тут происшествий… А виноват буду я.
— Пошто ты? — удивился старик.
— Пошто… В родстве мы теперь, а других родичей у тебя нету.
— И не думай! — заволновался слепой. — Мало тебе тут хлопот! Внучонка-то приголубь… А меня свезут куда-нибудь.
Ганьшин не ответил. Долго курил на крыльце.
Потом помог медсестре прикрепить к лампочке картонку: на кровать падал слишком яркий свет.
Услышав из сеней кашель старика, женщина сказала:
— Дедушку-то… в больницу бы, что ли?
Ганьшин с досадой отмахнулся:
— Чего там. К себе возьму его.
31
В тот вечер райкомовская машина остановилась около дома Шмелевых. Нерешительно подходила Катя к калитке. Постучала. Матвей вышел в своей замасленной спецовке. Лицо его было серым от пыли — с тоски занялся хозяйственными делами.
— Извини, если помешала.
— Ничего, — мельком взглянув на нее, сдержанно сказал Шмелев.
Катя беспокойно вертела сумочку в руках.
— Я уезжаю.
— Счастливого пути.
— Я узнала, что сегодня произошло. — Она с трудом подбирала слова. — Я хотела тебе сказать… что тоже радовалась, когда увидела поле… А сегодня?.. Разве к этому можно привыкнуть?
— Нет!
Ее лицо прояснилось.
— Правда? Значит, ты бы не стал, как они?.. Да, я знаю, что совершил тот человек. Но ведь нельзя отвечать мерзостью? Правда?
И там, на берегу, и сейчас Матвей понимал Катю. Может быть, попытался бы объяснить, что не ее заступничество, в сущности, остановило людей. Но сейчас с горечью думал о том, насколько шаткой оказалась их короткая дружба. И в этом не оправдывал девушку. Поэтому сказал с угрюмым упрямством:
— Там был дядя Егор. Там были все.
На ее лице отразилась боль.
— Я так и знала…
Только теперь Матвей решился посмотреть ей в глаза и удивился отчаянию в них.