— Не болтай. Садись на коня.
Инженер теперь улыбался. Отвязал от машины обрывки вожжей, насадил малышей и не очень внимательно ждал старта.
— Готовы? — спросил старик всадника и шофера. Показал рукой: — До скотника и обратно… Гони!!
Дядя Шовкат пронзительно крикнул, огрел жеребца кнутом. Вороной сразу пошел наметом. Машина же тронулась спокойно, приотстала, затем уверенно начала настигать всадника.
Никто не заметил, как бригадир, всплеснув руками, удивленно произнес:
— Ну и хитрый дед!
Где-то на полпути, уже обогнав лошадь, машина резко затормозила. Почему-то метнулась вправо. Проехав изрядное расстояние, повернула в обратную сторону. Всадник уже подъезжал к скотнику, а машину все еще несло в сторону. Наконец и она устремилась к скотнику. Дядя Шовкат скакал обратно. Казалось, теперь он был недосягаем. В беззубой улыбке старой Гульфии сияло торжество. Трясся от смеха живот Искандара. Даже бригадир улыбался снисходительно и добродушно.
Уже был слышен пронзительный и торжествующий визг дяди Шовката, побежали навстречу победителю мальчишки. Но и машина, теперь уверенно и без задержки сделав крюк, стала опасно приближаться.
— Шовкат, совсем немного, Шовкат! — нетерпеливо размахивала костлявой рукой Гульфия.
Настоящим наездником был дядя Шовкат. Никто сейчас не вспомнил о его худой славе враля и забулдыги. Припав к шее жеребца, заставил его выложить силы до последней капли не только чувствительными ударами кнута, но и тем спортивным азартом, который может перенять конь от настоящего наездника.
Бывалый человек прискакал первым. Правда, на какой-то миг позднее заскрипели тормоза «Москвича», и инженер даже раньше вышел из него, чем спешился всадник, но победа дяди Шовката была несомненной.
— Это нечестно, уважаемый Искандар! — пожаловался Валеев. — Там была канава!
— Что? Канава? Шовкат, ты тоже видел канаву?
Инженер только махнул рукой.
А дядя Шовкат? Сперва он сделал круг, ведя под уздцы вороного. Затем отдал повод подростку и стал около стариков, исполненный скромного достоинства. Он легко переживал конфуз, зато в редко выпадавшем на его долю успехе был великолепен. Надо было видеть, с каким величием он принимал рюмку вина из рук Фатимы.
И тут Искандар сказал:
— Едем в Муртазино!
4
Длинная зыбкая тень движется по отаве. Косогор по ту сторону Куржакуля — небольшого озерца, у которого раскинулось восьмое отделение совхоза — уже в тени, и видно, как мерцает еще с прошлой ночи электрическая лампочка у клуба. Вода в озерце розовая, как незагорелые плечи Фатимы. Жара будет стоять до последнего луча солнца — оттого вороной нетерпеливо крутит хвостом, отгоняя назойливых оводов. Когда случайный березняк скрывает солнце, стук колес становится явственней, а небо — ближе и ярче.
Впереди с вожжами сидит безмолвный Искандар. По бокам телеги, свесив ноги, — Гульфия и снохи. Они в цветастых платьях, плюшевых безрукавках. Одна из них придерживает самовар. Поодаль широко вышагивают Фатима и Рустам. Их обогнал «Москвич». Рядом с инженером сидел дядя Шовкат, сзади — бригадир с женой и летчик.
На горизонте, вправо, поднимается могучий гребень леса. Начинается он от дороги, от одинокой сосны, верхушку которой разбило молнией незадолго до того, как муртазинцы потянулись со своим скарбом до новых мест. Влево горизонт отступал далеко за Куржакуль — через луга, болотца, кудрявые островки ивняка.
Влево от одинокой сосны — Муртазино. Старая Гульфия уже напряженно смотрит в ту сторону и несколько раз тихо произносит:
— Муртазино…
А Искандар запел. Голос у него сиплый, и кажется, что пение доносится издалека и сливается с шумом ветра.
Вот и одинокая сосна. Рядом стоит машина. Их встречает возбужденный дядя Шовкат.
— Ай, ай! Вы только посмотрите! Где улицы? Бурьян один! Где дома? Опять бурьян! Везде проклятый бурьян!
Искандар передал вожжи снохе, тяжело слез с телеги. Затекшие ноги с трудом держали его. Сорвал верхушку рослой лебеды.
— Когда упало первое семя здесь? Наверное, когда вода Куржакуля плескалась около Муртазино, а другого берега не было видно. Так говорили старики… И лебеду не называли сорняком, потому что редкий год не ели ее. Я тоже ел.