— Так было, Искандар, — отозвалась старая Гульфия.
На том месте, где была улица, буйно разросся репейник с великолепными бархатистыми верхушками. Почему-то он облюбовал именно улицу: там, где были дома, дружными колониями росли крапива, лебеда, полынь.
Старик шел первым. Временами неприметные знаки останавливали его (а может быть, их и не было).
— Тут жил сын хромого Мустафы.
Показывал на остатки плетня.
— Вот дом Юсупа.
Родичи цепочкой тянулись за ним. Шествие замыкала телега, на которой по-прежнему сидели снохи, заботливо придерживая кладь.
Искандар назвал с десяток имен владельцев призрачных домов. А потом надолго остановился, молчал, словно память на этот раз ему изменила. Загадочно улыбнулся, и всем стало ясно: сейчас, наконец, объявит о своей затее.
И он объявил:
— Вот и приехали. Прошу гостей в мой дом! Сания, загоняй лошадь во двор!
В это время за косогором спряталось солнце.
5
В этот час не хватало звонкого, как выстрел, хлопанья пастушьего кнута, нетерпеливого блеяния овец, запаха парного молока, спокойного и мирного, как колыбельная песня, говора стариков на завалинке. А может быть, все это подсказывало воображение, потому что настоящей и вечно знакомой теплилась над косогором заря, сырой воздух доносил запахи болотных трав, в сумраке нарастал комариный звон, дикие утки пролетали над головой, а небо занимало почти все пространство: оно начиналось в тихой глади болотца и уходило далеко к звездам.
Когда на старом пепелище Искандара запылал костер, все вокруг погрузилось во тьму, и за спинами сидящих словно выросли стены. А старик рассадил гостей так, как сидели бы они в памятной тесной и низкой избе с подслеповатыми оконцами, с крохотной, похожей на лаз, дверью. И снохи, принимая эту условность, отлучались к самовару или приносили угощение непременно через воображаемую дверь.
Первые минуты говорили редко и вполголоса. Даже дядя Шовкат, которому Искандар поручил разливать из бутылки, не спешил с привычным делом, а тихо удивлялся:
— Ай, что придумал почтенный Искандар!.. И кажется мне, что предки подглядывают сейчас за нами с кладбища и узнают. А отец мой думает: «Неужели мой Шовкат надел хромовые сапоги с чужой ноги и добрый сюртук с чужого плеча?» Хорошо подумает мой отец и скажет: «Нет, Шовкат не пришел хвастать передо мной чужим добром, потому что как равный сидит среди почтенных людей…» — Заметив смешок бригадира, упрекнул: — Зачем смеяться? Отец часто приходит ко мне во сне, хотя я ему и говорю, что это совсем необязательно. Однажды явился передо мной генералом…
Громко рассмеялся Искандар: кривого, тщедушного, вечно оборванного отца Шовката представить генералом ему было не под силу.
— Разве я говорю, что при жизни он был таким? Но он явился настоящим генералом…
— Они смеются потому, что ничего не знают. Ребенок смеется еще больше, потому что совсем ничего не знает. — Это заговорила старая Гульфия. Укутанная тяжелой шалью, она, казалось, до этого дремала. — Я знаю: тысяча глаз смотрит на нас из тьмы. Только мы слепы и глухи.
Молодые молча смотрели в костер и снисходительно улыбались. Около мужа тихо ворковала Фатима: переводила ему не всегда понятную речь.
— Мне совсем плохо: все хуже вижу и слышу, — покосившись на старуху, притворно вздохнул Искандар.
Гульфия не удостоила его ответом. Надолго закрыла глаза.
— О чем же говорил генерал? — поинтересовался бригадир.
— Не спрашивай меня сейчас, Фархад, — покачал головой бывалый человек, озираясь по сторонам, — не к добру разговорился мой язык.
Искандар одобрительно кивнул и показал на бутылку: пора заняться делом.
Но тут тамада чуть не выронил из рук бутылку: что-то серое и стремительное мелькнуло за спиной Рустама и Гульфии, всколыхнуло бурьян и исчезло.
— Все видели? — с мрачным торжеством осведомился бывалый человек. Многозначительно предупредил: — Можете мне не верить!
Все с настороженным любопытством посмотрели в темноту.
— Волк? — предположил бригадир.
— Нет. Конь спокоен, — покачал головой Искандар.
Дядя Шовкат по-щенячьи взвизгнул: таинственное снова пронеслось в бурьяне.
— Не смотрите туда — оно и отстанет, — чуть скосив глаза в темноту, посоветовала Гульфия.
И тогда рассердился Искандар.
— Пусть я лишусь последних зубов и ноги перестанут носить мое жирное тело, если я не узнаю, что это такое!
Раньше его встал летчик. Поднял над головой факел из хвороста. Но первым увидел Рустам, потому что смотрел совсем в другую сторону. Разочарованно усмехнулся.