Он надеялся все же... на что? А вдруг случится...
...Стемнело быстро, будто в кинозале погасили свет. Никита сидел на потемневшем от времени, дождя и ветра дощатом настиле старой вышки, по-мальчишески свесив ноги.
...Лунный зайчик скользнул по настилу, и Никита услышал Ее голос: Здравствуй, - сказала она, - я пришла. Ты научишь меня слушать ручей?
- Да, - сказал Никита, - вот и я тоже пришел...
Ему хотелось сказать другое, совершенно другое, но губы не слушались. Потому что, если говорить, как часто снилась ему эта встреча, снилась по ночам, виделась днем, мечталась вечерами, как многие сотни раз повторял он про себя слова, которые бы хотел сказать сейчас, для того чтобы рассказать все это, надо смотреть, глаза в глаза и видеть ее лицо... А он боялся...
- Какие только глупости я не выделывала, - рассмеялась она, - чтобы хоть как-то напомнить о себе. Случайные телефонные звонки, мельканье света в твоей комнате. Ты не разочаровался во мне?
- Нет.
- А я могла всегда видеть тебя, знать, где ты...
- А я не мог.
- ...Но ведь я не могла с тобой разговаривать. А теперь могу...
- "Да. Этим можно утешаться, правда?"
- Что ты сказал?
- Это не я. Один писатель.
- А-а...
Никита молчал, задумчиво глядя перед собой, а лунный свет серебрился в его волосах.
- Слишком хорошо. Так не бывает, - наконец сказала она.
Хлоп! Где-то далеко самолет преодолел звуковой барьер.
- Да, наверное. Я не должен был сюда приходить.
- Ты раскаиваешься?
- Нет, просто я не тот, не стал тем, кем должен был сюда прийти. Но мне было страшно признаться в этом самому себе, и поэтому я все же взял билет на поезд и приехал.
- Я ждала тебя!
- Я не взял всех барьеров, понимаешь? Я не странствовал, не пил росу по утрам, не спал на охапке сена... И даже не смог по-настоящему помочь человеку... той женщине на автобусной остановке.
Никита замолчал.
- Неправда, - мягко сказала она, - ты пришел именно таким, каким и должен был прийти. Ты строил дома - в этих домах теперь живут люди. Ты прокладывал дороги - теперь они приближают каждого, кто по ним идет, к цели. Ты сажал деревья - значит, когда-то из них вырастут леса. И все это неизмеримо больше, чем просто бродить по земле, пить росу по утрам, смеяться и петь. Когда-то и я, мы все видели в этой бесконечности впечатлений и странствий главную цель. А теперь... Мы избавились от того, что считали недостатками: нам стала не нужна пища, и никому больше не приходилось, глотая соленый пот, возделывать землю. Мы перестали нуждаться в крове - а значит, и незачем стало кому-то работать на ветру, в зной и трескучие морозы, чтобы потом другим было хорошо и уютно. Мы отказались от всех неудобств материального бытия: от глотка ароматной воды, душистого воздуха. Мы отказались от того, чтобы быть нужными кому-то...
И снова, в который раз увидел Никита автобусную остановку, девушку, ночь. Если бы он был тогда всесильным, он зажег бы в московском небе северное сияние, уронил на ладони золотую звезду и жемчужными каплями летнего ливня смыл бы пыль с мостовых, с крыш домов и машин. И она б забыла свои беды и горести.
- Нет, ты многое можешь, - голос у Никиты стал глухим и хриплым, словно горло перехватила ангина, - ты можешь остановить занесенный кулак, утешить ребенка и... сделать кого-то счастливым. Как меня... Как меня... И то, что ты можешь сделать, будет по-настоящему бескорыстно. Ведь никто же и не подумает поблагодарить ветер, воздух, свет. - И ей показалось, что эта горькая усмешка - ответ на вечный ее вопрос.
Вокруг клубилась ночь, воздух был чист и неподвижен.
Только разговаривала вода в реке и где-то далеко лаяли собаки.
Но и эти звуки постепенно гасли в хлопьях темноты.
- Почему ты молчишь? - спросил Никита.
- Подожди, - попросила она.
- Что произошло?
- Стать бесплотным гораздо легче, чем вернуться обратно. Но не в этом дело. Недалеко от тебя может случиться беда, и ты бы никогда не простил мне, если бы я промолчала.
- Беда?
- Я боюсь за тебя...
- Не надо. Все будет хорошо. Мне должно начать везти.
- Ты веришь в чудо?
- Верю...
- Тогда слушай... Недалеко отсюда, возле того самого таинственного сарая, где ты любил играть в детстве, двое мальчишек сейчас хотели раскопать клад. Но клада они не нашли. Их лопата наткнулась на что-то металлическое, они достали гранату, ту, что называли лимонкой. Но если один из них дернет за кольцо... Спасти их может только чудо...
...Никогда Никита не бегал так быстро. Казалось, еще немного - и легкие разорвут грудную клетку, а воздух вливался в горло раскаленным свинцом. Когда до сарая оставалось уже метров сто, он подвернул ногу. Боль была адская, каждый шаг казался длиною в жизнь. Наконец Никита навалился всем телом на замшелую дверь сарая, она заскрипела, отворилась, и дрожащий свет карманного фонарика ударил в глаза. Кровь тягуче пульсировала в висках, и Никита чувствовал - не успевает...
Светловолосый, доверчиво-большеглазый мальчуган держал на худенькой вытянутой руке комок смерти, боли и крови, дождавшийся своего часа с прошедшей войны... У гранаты уже был сорван предохранитель.
Раз, два, три шага... Холодный ребристый .паук зажат в кулаке. Вернуться к двери и швырнуть его в темноту, потом упасть на землю и ждать гулкого взрыва? Вряд ли у него столько времени в запасе. Где мальчишки? Рядом. Замерли. С ужасом смотрят на него. Или с надеждой? А она? Его Луна? Будет так же прекрасно светить по ночам, серебря ветки деревьев и играя водой в реке? Или нет, не Луна. То бесплотное и прекрасное, что заключено в оболочку спутника Земли. Когда тишина будет разорвана на клочки, унесется ли она дальше и прочь, в вихрь созвездий и планет? Может, все это было для нее экспериментом, игрой?
Нет, наверное, она просто не знала, что он никогда не умел быстро бегать. Она надеялась, что десяти минут хватит...
Холодный ребристый паук зажат в кулаке. Осталось слишком короткое мгновение. Пока еще время подчиняется ему. Бросок. Никита опускается на колени, потом, прижимая руку с гранатой к животу, ложится плашмя на землю. Он помнит, так поступали в подобных случаях в книгах и кинофильмах.
Ночью Никита пришел в сознание. Веки дрогнули, и он долго и пристально смотрел на сиделку. Потом приоткрылась щель потрескавшихся губ, и среди хрипа и бульканья прозвучало одно слово:
- Здравствуй...
А она сидела напротив, побледневшая и осунувшаяся от слез и бессонницы, с тонкими руками, пушистыми ресницами И синечерными, словно сапфировыми, глазами. В этих глазах еще отражались звездные метели и всполохи далеких солнц, жгучие капли усталости, боль, надежда и что-то еще, непередаваемое, светлое, как луч солнца в капле росы. Для него она была похожа и на звонкий ливень в жаркий зной, на розы на снегу, а может, на небо ранним утром или кленовый лист, который кружится в золотистом осеннем воздухе. Или на глоток холодного молока и бархатную воду первого купания в реке.
А может, на коротко остриженную девушку с неумело намазанными губами и размытой тушью возле глаз... Ее раздумья - позади. Она сделала выбор, большего она сделать не могла.
Наверное, кто-то там, далеко-далеко отсюда, почти в другой Вселенной, был готов к этому.