Иван Матвеевич Жованик, мрачный и постаревший, не выходил из хаты, ночами сидел в темноте и думал. Иногда, будто возражая кому-то, кричал:
- Шо? На немца горб гнуть? Я? А сын вернется, шо скаже? Не, ни единой хвилиночки на них не буду працюваты, пропади они пропадом, каты!
Анна Константиновна молчала. И плакала лишь в первые дни оккупации, а сейчас словно что-то спеклось в груди, и слез не стало. Однажды привела с улицы двух дрожащих от холода мальчуганов. Сказала мужу:
- Бахмачане это, Ваня. Хамовы. Знаешь? Мать у них вчера от голода умерла. Давай покормим...
Анна Константиновна не знала, чем все закончится, лишь надеялась, что Красная Армия вот-вот выбьет немцев из Бахмача. И надо было жить, чтоб дождаться.
Стал приносить деньги Толик. С остатками своей команды он, рискуя жизнью, организовывал налеты на угольный склад и проходящие эшелоны. Продавая уголь, мальчишка начал подкармливать себя и своих приемных родителей. Но эту команду сорванцов, видно, недаром назвал "партизанами" отколовшийся от нее В.Кириченко. Судя по скупым записям дневника, ребята не только не смирились с приходом фашистов в их родной город, но по-мальчишески пытались действием выразить свою верность Родине. Они тайно от фашистов хоронили красноармейцев, погибших при защите Бахмача, праздновали годовщину Октябрьской революции, а перед вселением оккупантов в казенные дома пролезли туда и понаписали везде крепких словечек. Наверное, команда делала и такое, чего Толик не фиксировал, - дневник велся с большими перерывами.
И хотя основные события, о которых пишется эта повесть, еще не начинались, я непременно приведу здесь новые выписки из дневника Толика Листопадова. Из последующих записей вы узнаете, при каких обстоятельствах Толик Листопадов потерял своего друга Борьку Кирея, судя по всему, отчаянного и храброго паренька. Обратите внимание на то, сколько побоев вынес сам автор дневника, скрупулезно протоколируя каждую колотушку. Но нет ни одной строчки в этом документе, которая выражала бы уныние или смирение. Буквально каждая запись - протест, гнев, презрение к врагу...
"13 января 1942 года.
Сегодня, когда собирал уголь, меня поймал "сумасшедший" жандарм. Отвел в жандармерию, и били сильно. Еле убег. Мы начали таскать уголь с эшелонов и продавать по 100 рублей пуд. У меня завелись гроши, и мы не так стали голодать. Ну, если попадемся, - расстрел.
Ивана Матвеевича вызывали работать на станцию. Он еле отделался от ихней работы. Притворился больным. Он дома делает терки, а я продаю. Делает из консервных банок, которых на станции до черта".
"18 января 1942 года.
Сегодня мне исполнилось 14 лет. Нужно идти на биржу, но я не пойду. Что будет, то и будет, а дороги им чинить совсем нет охоты".
"2 февраля 1942 года.
Тепло стало. Немцы начинают строить депо. Мобилизация в Германию. Плачут те, кому повестка. Узнали, что это за штука. Сегодня немец отлупил за то, что сказал, не знаю, у кого есть яйца. Гад".
"21 февраля 1942 года.
Прислали к нам в Бахмач немцев-тельмановцев. Они строят депо. Ходят и работают под конвоем. Значит, и у них есть революционеры! Начинаем думать о посадке огорода. Нужно купить семенной картошки, а то у нас своей нет. Все за зиму поели".
"9 марта 1942 года.
Снег почти весь сошел. Фронт где-то около Харькова. Немцы устанавливают зенитки. Боятся, гады, бомбежки. Пошли с ребятами смотреть, а они нас отлупили. Собаки!"
"20 марта 1942 года.
Тепло. Ходим без пальто. Много едет войск. Часто раненые из вагонов выглядывают. Действуют партизаны. Немцы между Нежином и Киевом ночью без бронепоезда не ездят. В Батуринском лесу тоже есть партизаны. Там, говорят, действует бывший директор школы N_48 Цымбалист".
"2 апреля 1942 года.
Скоро уже начнем садить картошку. Немцы на каждую корову наложили 800 литров молока в год. На базарах часто бывают облавы. Будто кого ловят, а на самом деле грабят. Отбирают у баб молоко, масло, сало, яйца и др. Сегодня немец заставил нести его барахло с Центрального на Гомельский. Отказывался, но он начал лупить, и пришлось нести".
"14 апреля 1942 года.
10-го числа на базаре полицай и жандармы забили почти до смерти Борьку Кирея за то, что он пел советскую песню. От побоев он сошел с ума. Навряд выживет. Картошку мы с Иваном Матвеевичем посадили. По городу кто-то расклеил листовки. Вот полицаи заносились! В листовках было нарисовано, как немцы шли на Москву и как с Москвы. Интересно!.."
"1 мая 1942 года.
Нынешний день немцы хотели отметить. Хотели устроить демонстрацию. Конечно, под надзором полиции и жандармерии. Никто не пошел на ихнюю демонстрацию. Мы с ребятами отпраздновали по-своему этот день на ставку в поле. 27 апреля сгоняли смотреть, как вешали одного дядька за то, что он зарезал свою корову. Заработали немецкие душегубки, которые находятся в полевой жандармерии. Садят людей в машины, вроде как для прогулки за город, а привозят за город трупы. Жандармерия стоит в бывшем райисполкоме".
"17 мая 1942 года.
Б.Кирей умер. Сегодня пришел эшелон с фронта с немцами. Вшей у них уйма. Они их ловят пригоршнями. Нам от них досталось здорово. Дерутся, черти! Злые ходят. Не сладко, видать, им на фронте".
"30 мая 1942 года.
Начали полоть картошку. Я рыбу пустил в нашу копанку. Вчера хотел перейти на другую сторону путей через линию, жандарм поймал и отлупил здорово. Больно бил сапогами, собака!"
"9 июня 1942 года.
Приехал вербовщик. Ребята убегают на хутора. Вчера немец одну девчонку лет восьми забил насмерть за то, что собирала щепки на путях. 5-го еле убег от жандарма. Когда убегал, то разбил 36 яиц в кошелке. Которые не вытекли, сжарил в банке и съел. Думал зарабатывать с тележкой, как некоторые пацаны. Съездил два раза, уморился, а заработал всего две марки. Да и противно это. Вроде как холуй немецкий".
"19 июня 1942 года.
Набор в Германию идет. Сегодня пойду на Шумейкив хутор, а то еще попадусь".
Летом в городе снова появился отряд гестапо. Городок оцепенел от убийств. Немцы устраивали бесконечные облавы на людей. Хватали трудоспособных, набивали ими товарные вагоны и увозили в Германию.
А в районе "новый порядок" вылился в форму изуверского, бессмысленного террора. В ближнем к Бахмачу селе фашисты вывели на площадь и расстреляли полевую бригаду колхозниц, которые перед войной были награждены медалями за высокий урожай сахарной свеклы. Другой "вины" за собой эти простые многодетные женщины-труженицы не знали.
Из села Рыжки пригнали в город тридцать шесть человек и живьем закопали в одну яму.
В Тынице поймали и расстреляли организатора партизанского отряда бывшего председателя сельсовета коммуниста Василия Щербу. Потом уничтожили большую группу тыницких мужчин и женщин.
Летом 1942 года на станции, на городских улицах, на шляхах вокруг Бахмача появились поодиночке и группками дети, просящие подаяние. Они были босы, полураздеты, в струпьях и вшах. Гестаповцы вылавливали их, сажали в душегубки и увозили. Из села Городище до Анны Константиновны доходили слухи, что "ее дети" все живы. Арона Риса под именем Володи селяне передавали из хаты в хату. Мальчика все время стригли наголо, чтобы немцы не заметили его черных, курчавых волос...
Число обездоленных детишек в городе и районе росло. Было голодно тем летом, и многие матери умирали от недоедания, отдавая все своим детям. Неподалеку от Анны Константиновны остались сиротами трое ребятишек. Они так и жили втроем, ночевали в пустой хате, а днем выпрашивали милостыню.
Анна Константиновна взяла их к себе. Трое Пористых да двое Хамовых это уже пятеро. Чем их кормить? Начала подкапывать картошку, мелкую, как горох, пыталась восстановить довоенные связи, но люди словно одичали проходили мимо, не отрывая от земли глаз. Однажды встретила врача Данилу Ивановича Костенко, высокого седого старика, работавшего в Бахмаче с самой революции. Они молча стояли, разглядывая разрушенные дома, что тянулись по обе стороны улицы, печные трубы на пепелищах.
- У меня сердце обливается кровью, Данила Иванович, - сказала Анна Константиновна. - Не могу видеть детских мук. Надо что-то делать...