Она знала, что Костенко очень любил ребят. Своих детей ему, как говорится, не дал бог, и он всю жизнь страдал от этого. Данила Иванович долго молчал, потом медленно проговорил:
- После гражданской я вот тоже подобрал одного, вырастил...
Анна Константиновна знала, что Николай Волкушевский - приемный сын Костенко, работавший перед войной директором МТС, остался почему-то в Бахмаче и жил сейчас там же, в усадьбе.
Что хочет сказать Данила Иванович?
- И сейчас у меня девочка, - задумчиво продолжал Костенко. - Мать ранило на станции. Не приходя в сознание, скончалась. И Тамара даже фамилии своей не знает. Черноглазенькая такая. Болеет, плачет... А какая из меня нянька?..
И он ушел, постукивая по земле палкой.
На улице неожиданно встретилась Валя Прусакова. Анна Константиновна помнила ее еще пионеркой и комсомолкой. Перед войной Валентина Тихоновна приезжала к матери в Бахмач с мужем, и у них, кажется, были дети.
- Как, ты здесь, дорогая? - удивилась и обрадовалась Анна Константиновна. - Вы же на Харьковщине жили...
- Да, счастливая жизнь была, - проговорила Валентина Тихоновна, приглядываясь к бывшей своей воспитательнице. - Сейчас к маме, куда же еще в такое время.
- У тебя дети?
- Двое...
Они пошли по улице Войкова. Валентина Тихоновна рассказала, что они с мужем учительствовали в селе Печенеги Харьковской области. А в первый день войны Николай Ефимович Прусаков ушел на фронт.
- Писал, пока немцы не нагрянули в село... Кто же думал, что они до Харькова дойдут?
- И мой Виталий писал, - сказала Анна Константиновна. - Последнее письмо было: "Иду на фронт". Больше ни слова...
Валентина Тихоновна поведала, как добиралась до Бахмача. Взяла на руки трехлетнюю Сталину и пошла. Десятилетний Олежка бежал рядом. Бросили квартиру и все, что осталось от нажитого. Денег у них не было ни гроша. Шли проселочными дорогами, потихоньку продвигались от села к селу, ночевали у добрых людей, а то и среди поля. Несколько сот страшных километров преодолела она с детьми, попадала под бомбы и обстрелы, совсем ослабела дорогой и еле живую, высохшую от голода принесла в Бахмач Сталину...
- Зайдем ко мне, милая, - пригласила ее Анна Константиновна.
- Что это?! - испугалась гостья, войдя в хату. - Теснотища-то какая.
На другой день Валентина Тихоновна пришла снова, принесла свеклы, предложила искупать ребят. Таскали воду, грели ее в ведрах на плите и мыли детей в деревянном корыте. "А почему бы не купать их в бывшем детсаду? подумала Анна Константиновна. - Стоит пустой. Там ванны есть и чан, вмазанный в печку".
- Валя, - сказала Анна Константиновна. - Послушай меня. Детей собирают по дорогам и увозят в душегубках...
- Знаю, мама говорила...
- Безнадзорных, понимаешь?
- Понимаю, - протянула Валентина Тихоновна.
- А что, если мы займем помещение бывшего детсада? Поможешь? Думаю, что ребят не тронут, если они будут с нами.
- Все равно надо разрешение...
- Я пойду на все - это же _наши дети_.
- Помогу, - сказала Прусакова.
Еще одна, уже не случайная встреча с Костенко. Данила Иванович все понял. Он поговорил в городской управе, и там пообещали не трогать сирот, "если, конечно, не немцы".
Несколько дней женщины мыли полы в помещении бывшего детского сада, белили стены, потом достали с чердака уцелевшие зимние рамы. Позвали старика стекольщика, и он кое-как вставил и заклеил бумагой разбитые стекла. Иван Матвеевич переложил плиту, сбил из досок несколько скамеек.
В те дни Анна Константиновна подобрала на улице еще нескольких сирот. Данила Иванович Костенко принес Тамару, а из Городища привезли Милю.
Через Костенко достали в управе мешок овсянки. Так начал свое существование бахмачский "приют обездоленных" - самодеятельное, незарегистрированное у оккупантов учреждение. О нем знала городская управа, там даже сулили помощь, однако надежды на то, что детей пожалеют, не оправдались. И ладно бы немцы, а то именно эта управа предложила очистить отремонтированное помещение. В нем разместились гестапо и полиция, которая пополнялась бандитами и подонками и готовилась к карательным акциям против партизан.
Женщины заняли две комнаты в здании бывшего нарсуда. Но помещение сильно пострадало от бомбежки и почти не годилось под жилье. Снова взялись за ремонт, позвали стекольщика. Этот дед, известный своим ремеслом всему Бахмачу, имел единственную ценную вещь - алмаз. Он дорожил им пуще глаза. Когда однажды он возился со своим инструментом у окон нарсуда, к нему подошел пожилой немец, вырвал алмаз. Старик заплакал, кинулся отбирать свою драгоценность, но фашист выстрелом в упор убил его...
Расстрелы в городе не прекращались. Был введен комендантский час и другие строгости, хотя фашисты, очевидно, уже начали понимать, что запугать население, низвести людей до положения бессловесных рабов не удастся. Сюда, к степным местам, подходили ночами из северных лесов и болот партизаны - взрывали поезда, нападали на карателей, и даже в таком аду, как Бахмач, кто-то расклеивал сводки Совинформбюро. Но пусть лучше об этом расскажет наш свидетель...
"11 июля 1942 года.
Сегодня пришел в город. Вербовщик уехал. Все это время жил на хуторе. Туда немцы не ездят. Болота кругом, и они боятся. В город наехало немецких фрау со своими детьми. Видел, как маленький пацан немецкий бил нашего хлопца, а кругом стояли фрицы и хохотали. Обидно здорово".
"24 июля 1942 года.
Едут на фронт итальянцы. Форма у них чудная: фетровая шляпа с пером, френчик, штаны немного ниже колен, обмотки и ботинки на железном ходу. Лягушек зеленых жрут, аж глядеть противно. Мы им принесли шапку, дак они чуть не подрались за них. Загалдели чего-то по-своему и скалятся, вроде им пирожное преподнесли".
"1 августа 1942 года.
Сегодня немцы здорово отодрали. Думал, уши оторвут - и все из-за яблок. Зенитки увезли. Фронт к Воронежу отошел. Были днем два немца у нас и говорили, что немецкие войска дальше Волги не пойдут. Дураки! А кто их пустит на Волгу? По приказу немцев по городу ходить можно с 5 часов утра до 9 часов вечера в летнее время, а в зимнее - с 8 часов утра до 5 вечера".
"13 августа 1942 года.
Сегодня вели партизан. Их бьют, а они "Интернационал" поют. Геройский народ! Одежда вся немецкая. 9-го стоял эшелон в Германию. 24 человека выскочили из одного вагона и разбеглись. Немцы стрельбу открыли с автоматов. Я проснулся и сразу подумал, бой какой идет, а потом узнал, что это фрицы на людей охоту открыли. Троих убили, а остальные разбежались. Теперь каждый день облавы, а на базар ходят одни старухи".
"29 августа 1942 года.
Немцы дали приказ, чтоб в поле около путей на 100 м с одной и другой стороны никто не ходил. Если кого увидит патруль, то будет стрелять без предупреждения. Вчера около Данькивки корова к путям подошла, так они ее застрелили. Они уже в коровах подразумевают партизан.
Бахмачских полицаев гоняли на ивангородских партизан, так они оттуда еле ноги унесли. Привезли с собой убитых. Там руководит председатель сельсовета".
"10 сентября 1942 года.
Комендант, бургомистр, полицаи и все прислужники немцев сегодня празднуют. Устроили пир в комендатуре в честь "освобождения Бахмача от большевиков". Они называют себя "освободителями", а наших - "грабителями". Матвеенко на базаре кричал: "Прыйдите наши "грабытэли", тикайте "вызволытэли"!" Его забрали в жандармерию. По городу кто-то расклеил листовки со сводкой Совинформбюро. Немцы пьяные сегодня расстреливали людей. Загнали в щель и сверху по ним с револьверов, как по мишеням. Стреляли и полицаи".
"30 сентября 1942 года.
Сегодня здорово отлупили фрицы за то, что не поклонился офицеру. Собаки! Картошку выкопали. Плохая картошка. Копанка почти вся высохла. Рыбу я выловил. Подросла за лето. Немцы дали новый приказ. Колоть свиней разрешается, которые весом не меньше 80 кг и половину отдавать им".
"10 октября 1942 года.
Пришлось поступить на работу. Работаю в райздраве рассыльным. Хорошо, хоть не у немцев. Перед окнами немецкая тюрьма. В саду стоит гестапо. Щели, которые мы рыли, чтобы прятаться от бомбежки, набиты расстрелянными. 2-го рано утром фрицы в последнюю щель загнали партизан в нижнем белье и бросили туда бомбу. Она не всех поразила, живые бросились кто куда и разбеглись по городу. Начали прятаться в сараях, погребах и вообще кто где сумел. Немцы 2 часа рыскали по городу и, кого находили, добивали на месте. Крик по городу поднялся, стрельба, аж у нас на станции было слышно. Убили, конечно, не всех, и многие, видать, спаслись живые".