На одной из станций она невозмутимо вышла и встала чуть левее открытой двери поезда, откуда только-только вышла. Я не понял этого, но встал за ней. Что ж, она снова удивляет, потому что следующий поезд был полностью пуст и открыл двери прямо перед Марой, молниеносно их сомкнув, как только я зашел. Снаружи не просматриваемые из-за тонировки окна сейчас позволяли свободно смотреть на удаляющий перрон с мелькающими людьми.
Стоит упомянуть, что здесь не было обычных, всем известных кресел, а стояли привинченные к дну вагона диванчики на одного-двух человек. На одном из таких вольготно устроилась Мара, чуть откинувшись; она указала мне на соседний и начала монотонно говорить тем невыносимым голосом, каким вещают в школе, а потом и в университете, не надеясь, что жертва запомнит хоть что-то, но на диво именно этот тон плотнее всего заседает в памяти усталых и полусонных слушателей и хуже навязчивой мелодии мешает спать. Если бы я мог, я бы восхитился краткостью и лаконичным содержанием её слов и инструкций, но сегодня она уже начала меня раздражать и каждое слово вызывало внутри тихое возмущение, хоть и имело смысл далёкий от пустого. Она говорила, чтобы я, если захочу что-то съесть или выпить, показывал это, держался холодно-отстраненно, но вежливо, ничего о себе не рассказывал и называл её только Хель или Хельма, и ни в коем случае не Марой. Не забыла упомянуть, чтобы не уходил далеко и, если она пожмёт мне незаметно ладонь и провернёт мне перстень, ею же выданный, говорил с ней слитно и не спорить.
Я всё больше чувствовал себя маленьким несмышленышем, которому заботливая бабушка в сотый раз повторяет одно и то же, уже давно выученное, и чем сильнее становилось это ощущение, тем больше я злился. Вконец, дошло до того, что я вспылил и уже собирался вскочить с диванчика, изливая на неё своё негодование, начал извергать на неё лавину из грубых слов и возмущения, но наткнулся на лёгкую улыбку, словно бы говорящую: я снова права – не справился, и лёд в посветлевших до прозрачности глазах. В противовес ему, голос был наполнен сочувствием и какой-то жалостью, кажущейся сущим издевательством.
- Вы просто на диво внимательны. Может, вы специально всё делаете наоборот, проявляете грубость и несдержанность, вместо умеренности в эмоциях и выражениях? Ответьте же, меня снедает любопытство, столь же глубокое и яростной, как ваш недавний поток возмущения. Или вы исчерпали своё красноречие, не дождавшись конца поездки? Жаль, очень жаль. Мне будет крайне неприятно так скоро разочароваться в вас, а ведь сегодня вы себя мало чем проявили. Не скрою, что это было единственное правильное и безболезненное для вас решение, но сомневаюсь, что оно было продиктовано здравомыслием, скорее уж нежеланием брать что-то в свои руки, или, что весьма вероятнее, нежеланием сопротивляться мне и страхом проблем, опасностей, которые вы подсознательно от меня чувствуете. Что ж, я вас “обрадую” - то место, куда мы едем, буквально кишит сущностями, давящими куда больше меня. Некоторые из них не намного сильнее вас, с другими же вы пока не сравнитесь. И не всегда вы будете правы в своих ощущениях, скорее наоборот, они будут врать вам, ведь только глупец покажет свои силы заранее, а среди сильных и занимающих высокое место в иерархии их нет, а если и были, то очень скоро стали комом для более смышлёных низших. Ах, да… Вас всё это время интересовали мои отсылки к «Мастеру и Маргарите». Отвечу на невысказанный вопрос, это одно из любимейших моих произведений хотя бы потому, что я знала этого писателя и уважала его, как человека. А Аннушка и масло… Всё в мире предрешено, но это всё и условно, и несбыточно, и неточно. Я знаю исход этого вечера, а может и нет.
Она говорила сначала чеканно, весомо роняя слова, словно давая ими пощёчины, потом меланхолично, чуть протягивая гласные, погружаю в нечто наподобие гипноза, туша внутри меня пожар всё ещё бушующих эмоций, а после стала говорить чуть задорно, в привычной манере, будто и не она мгновениями назад роняла унизительно жестокие слова.
Я же сидел полностью растерянный и опустошенный изнутри, и, не побоюсь этого слова, слабый. Да, она заставила меня почувствовать себя слабым, бесполезным. Но кое-что она всё же донесла мне – молчанием я мало чего добьюсь. И я не стал молчать, хоть и не смог многого сказать, только одно слово: зачем? И она ответила, довольно блеснув глазами, будто радая тем, что я спросил.