— У тебя же нет глаз, — возразил Чистотец, радуясь, что старик способен подать голос.
Скала казалась самой настоящей и неприступной. До последней секунды он боялся, что они разобьются в лепешку. А потом вдруг вспомнил забавный звук, какой издала Стихийное Бедствие Джейн, когда слилась с камнем, — почти хихиканье, и у него самого вырвался такой же. Но камень точно обернулся дверью, растворился в туман, словно тончайшие частички хлорида алюминия. Раздался треск рвущегося шелка, и автобус очутился вдруг в огромной пещере, стены которой затянул зеленый лишайник и которая превратилась в ветровой туннель. Автобус несся вперед и одновременно проваливался в пустоту, распадался на частицы и молекулы. Реальность завибрировала сотканной из света музыкой и снова воссоздалась в материи, и белая ледяная звезда взорвалась в красной земле Техаса.
— Сколько пальцев я держу?
— Три, — ответил старый блюзмен.
Чистотец испытал облегчение: он вообще руку не поднимал. И хотя внезапное прозрение — это не так уж плохо, оно может свидетельствовать о молекулярном распаде.
Вернулась смущенная Мэгги, она еще не оправилась от страха разбиться о скалу и горя по Шерифу. Чистотец нашел ей старый комбинезон. Взяв его с несчастным видом, она пошла мыться и переодеваться. Оставив Лемона перебирать гитарные струны, Чистотец вышел осмотреться. Кругом никого. От домов не осталось ни щепки, но он не сомневался, что, если понадобится, найдет их. Выжженные ковыли и красная пыль были устланы белым порошком с едким запахом вроде хлорной извести. Ни птиц, ни насекомых, даже памятник на могиле сестры Ситтурда уничтожен. Он был прав, предположив, что, как только они с Кокомо сбегут, сюда вернется «Витесса». В поисках ответов ее оперативники прочесали здесь каждый дюйм, а после применили тактику выжженной земли. На месте разбомбленных туннелей и убежищ зияли ямы и кратеры. Если кто-либо или что-либо уцелело в схватке смерчей, их прикончила «Витесса».
— Ну и в какую дыру нас занесло? — услышал он за спиной голос Мэгги. Выглядела она больной и бледной, но довольно милой в рабочем комбинезоне.
— В Техас.
— Чего?
— Милях в восьмистах оттуда, откуда уехали.
— Врешь! За минуту столько не одолеть.
— Сложновато будет объяснить тебе техническую сторону.
— Только лапшу мне на уши не вешай. С меня хватит! Правду скажи!
— Знаю, в это трудно поверить, но мы действительно в восьмистах милях от Южной Дакоты.
— Вот черт! — У Мэгги глаза на лоб полезли.
— Все не так страшно, — крикнул ей Чистотец, заметив, что, перебравшись на место водителя, Слепой Лемон снова перебирает струны — на сей раз слышались аккорды «Унылого блюза», печальной, но утешительной мелодии Бесси Смит.
— Ты что, не понял? Это значит, старикашка был прав! Мы не настоящие! Мы просто у него в башке!
Слепой Лемон извлек из гитары долгую пронзительную ноту — точно ребенок заплакал.
— А девчонка права.
«Замечательно, — подумал Чистотец. — Уже двое в этом походе считают себя иллюзиями».
— Но… — продолжал блюзмен, — если мы не реальны, то почему бы нам не прыгнуть назад в Каньон?
— Меня не спрашивай! — задохнулась Мэгги. — Я просто какой-то там пирсаж. Эй, Юла! — заорала она, запрокинув голову в небо. — Что нам, черт побери, теперь делать?
Небо было синим, как Кришна, и пустым, словно облака попадали в поля. Голос Мэгги прозвучал одновременно потерянно и истошно громко. А когда она умолкла, они услышали другой звук.
— Слышали? — спросил Чистотец.
— Вон оттуда, — указал Лемон, выбросив руку наподобие флюгера.
— Жду не дождусь, когда он опять забросит нас в какую-нибудь дыру.
От ее слов Чистотец навострил было уши, но потом улыбнулся — ведь теперь звук стал совсем ясным. Это был собачий лай, и вскоре на унылом горизонте появился худой как линейка пес, которого он видел тут раньше. Чистотец пронзительно свистнул, и изголодавшаяся животина бросилась к нему по выжженной земле.
— Знаешь этого пса? — шмыгнула носом Мэгги.
— Какого пса? — сделал невинное лицо Чистотец. — Мы же в голове у Юлы.
— Ну, может, он сейчас пса себе воображает!
— А может, это реальный пес? Готов поспорить, пес считает себя реальным и по-настоящему голодным. Так что и нам придется считать себя реальными.
Слепой Лемон пустил ветры.
— Прошу прощения. Слишком быстро сожрал с утра овсянку. Подумать только, блюзмен — и любит овсянку. Но я-то не люблю. Правда не люблю.
— Заткнись, похабник! — вскипела Мэгги. — У нас терки поважнее овсянки. Мы в чужом мозгу! И Шериф мертв!