– Кто ходил умываться?
Ходили все.
– Кто был последним?
– Наверное, я, – сказавшего это было сложно заподозрить в волосяной диверсии: его череп блестел. Он был не одинок, прическа была в моде.
– Да в хате-то всего три человека с более-менее длинными волосами! – возмутился еще один ультракороткостриженый.
– Ща! – Дежурный скрылся за занавеской в санузле. Молчание стало осязаемым, а он все что-то там изучал. Через полминуты раздался звук включенной воды – дежурный сделал свое дело. И вернулся.
– Раз никто за собой не убирает, я убрал. Мне не сложно. Но противно! Что за гадство – не убирать за собой? А волос там небольшой – сантиметра два. Так что любой мог. Надо разобраться.
– Надо! Волос мог кто угодно оставить! Но если не признался и не убрал за собой – гад. Это уже не случайно!
– А может, случайно? Может, он и сам не знал, – нервно сказал кто-то из волосатых.
– А то у нас тут римские, блин, бани! Можно прям не заметить – столько всего! Аж целая раковина есть!
Сарказм был понятен даже тем, кто не знал значения этого слова. Но все равно никто не признавался.
– Значит, так. Еще один раз найдем волос – будет беда у того, кто за собой не следит и всем жить мешает. Я предупредил. Будет беда!
Тема волоса (вроде бы русого, но это не точно, никто же не присматривался) еще поднималась пару раз с тем же результатом. Потом чепе забылось. Но каждый после похода в санузел очень внимательно, по сантиметру, осматривал за собой раковину. Наверное.
25
Гуманитарка
В дельных хатах обязательно был запас всего что угодно для тех, у кого ничего нет. Чаще всего такими приходили мелкие «двестипятые» – те, кто украл какую-то чушь, непонятно зачем. У таких из одежды было только то, что на них, а из вещей – в лучшем случае пачка сигарет, которую дал кто-то сердобольный по пути. А ведь их тоже надо было мыть, брить и одевать по сезону. Для этого вещи из резерва и выдавались. Просто так. Старые ботинки из дубовой кожи, порванные штаны, свитера без рукавов, пошедших на нужные дела, – все заботливо собиралось и хранилось.
Мужик, которого завели в хату, явно не претендовал ни на что из имеющихся обносков. Сразу было видно, что здесь он недавно – это читалось в метающихся глазах. Но при этом он тащил с собой два новеньких кешера. Явно греется и в шмотках недостатка не испытывает, как и в продуктах. И все же это был новый человек, а в хате имелись традиции, поэтому ему сказали:
– Бумага с ручкой есть? Садись пиши заявление, чтобы дали гуманитарку. Пиши давай!
– Да мне ничего не надо!
– О людях подумай! Положено – пусть дают!
– Да, может, если что надо, попрошу, чтобы передали?
– Садись, пиши. «В связи с отсутствием средств…»
– Вот образец, списывай.
Заявление на гуманитарку было написано и вечером улетело в кормушку. Потянулось ожидание.
– А когда принесут? Завтра? – все только посмеялись.
С шести утра до десяти вечера пролетали и тянулись дни. Люди входили и выходили, а он пообвыкся и поистрепался, но все ждал гуманитарку. Дело принципа. Где-то помнилось: ему должны, но пока не дали. И вот однажды через кормушку начали выдавать по пять бритв, полкуска мыла и отмотанному мини-рулону туалетки. Пришла! Он расписался в ведомости за себя и за тех трех парней, которые не дождались, уехали на лагерь. Поинтересовался у сотрудника, на сколько времени эти станки и все остальное. И услышал:
– До конца срока.
26
Важная м
Он постоянно выглядел каким-то взъерошенным, суетливым, влезал в разговоры и вставлял непрошеные комментарии. Такие персонажи придают живости популярным комедиям, но в реальности дел иметь с ними не хочется. А он рассказывал о том, что уже много чего видел и много кого знает, и если надо че порешать, то он порешает, конечно.
Совал свою маленькую голову в кормушку и разговаривал с продольным: то что-то просил, то на что-то жаловался. Потом его просто попросили к кормушке не подходить. Серьезно так попросили – так, что враз расхотелось.
Когда приносили письма, он первым бросался к общаку, перебирал их торопливо, потом помедленнее и все приговаривал, что ему куча людей должна писать. Почему же писем нет? Предполагал, что цензор у себя держит или и вовсе не пропустил. Сам он писем не писал. Сказал, что не может без спросу светить адреса серьезных людей, пока они сами ему не напишут.
Постепенно его просто перестали воспринимать всерьез, и тогда он сказал, что напишет маляву важным людям, которые где-то здесь, и они все напишут в ответ: кто он, что он и можно ли с ним иметь дела. Однажды вечером долго что-то писал, сворачивал, запаивал в полиэтилен и даже сам прикрепил маляву к коню, попросив срочно отправить поздно вечером перед расходом. Отправили, конечно. Весь следующий день, с начала работы дороги, он ходил приплясывая и говорил, что ему должна прийти важная эм – малява. И эмка пришла важная – запаянная! Он ее схватил и побежал на свою нару. Что странно, никому ничего не говорил. Вечером снова послал запаянную, а на следующий день опять получил ответ. И был счастлив, аж пока соседи не вызвали по громкой и не сказали: