Семейные звери на авось не надеются. Едва на берега ключей и маленькой речки выползают из леса сырые, седоватые сумерки, выходят им навстречу бобры. К работе не торопятся: ночь велика. Слушают. Малы у бобра уши, но только на них надежда: кабаны сопят на той стороне, перепахивая лужок; мышь легонько шуршит листом, разыскивая орех или желудь; олени ревут, предупреждая и вызывая друг друга; каркает в небе невидимка-выпь, приглашая кого-то в дальнюю дорогу, — ко всему этому давно привыкли, но осторожность прежде всего.
Не пробуя на зуб первое попавшееся дерево, бобр, наверное, по нюху, а может быть, и по другим приметам находит нужное и присев около него на задние ноги и хвост, опершись о подножие передними лапками, вонзает зубы в замшелую, морщинистую кору осинового комля. Остро заточенные резцы легко скалывают крупную, белую щепу, и хруст разгрызаемого дерева слышен за сотню шагов. Поэтому нет-нет и прекратит бобр работу, чтобы прислушаться, не шуршат ли по заиндевевшей листве чужие шаги. Тогда удирать, не испытывая судьбу.
Медленно обходит «лесоруб» дерево, ближе к сердцевине ствола врезаются красно-коричневые лезвия резцов. Самого не видно, как ни приглядывайся, потому что темен зверь, как сама ночь. Но все яснее проступает в темноте широкое светлое пятно щепы на земле и пятно поуже на высоте бобриного роста. Заметен даже перехват на верхнем пятне, который становится все уже. Прямой осиновый ствол начинает походить на тупо заточенный гигантский карандаш, поставленный на острие другого, который глубоко забит в землю. Дерево не соскальзывает с такого конусного пенька: переломившись в месте перехвата без хруста и треска, оно чаще всего остается связанным с ним несколькими неразорвавшимися волокнами. Иногда лесная мышь устраивает там небольшую кладовочку для липовых орешков.
Работа по разделке кроны проще: срезав ветку, бобр тащит ее к берегу или к сплавному каналу, потом вплавь — к подводному складу, а там засовывает ее в старую нору или под ствол затопленного дерева, чтобы не всплывала, и возвращается за следующей. Иной раз такой развесистый куст плывет по глади пруда или широкого плеса, что не видно за ним головы сплавщика-бобра, будто не зверь его тянет. А когда под водой он эту ветку пристраивает, то кажется, что сами дергаются веточки, постепенно погружаясь вниз. Наблюдая за работой бобра, нельзя не поразиться его энергии и силе, с которой протаскивает зверь корявую ветку через кусты, продирается с ней под стволами ранее поваленных деревьев, ныряет, держа ее в зубах, и не делает никаких перерывов на отдых. Ночь долга, но и зима с ледоставом уже у порога.
Запас моченого хвороста, если есть под водой место, куда его сложить, у крепкой семьи, да в кормных угодьях может измеряться десятками кубометров, и его вполне хватает для глухого пятимесячного сидения. С ледостава до конца зимы никто не увидит тут лапчатого следа, и хатка будет выглядеть, как высокий сугроб на старом ольховом выворотне, будто спят ее обитатели глубоким сном или еще с осени ушли всей семьей на какое-то запасное зимнее место. А они сидят себе впотьмах, но в тепле, и в воду из гнезда спускаются только затем, чтобы принести из склада порцию корма. Обгрызут кору, обкусают тонкие веточки, из толстых нарежут свежей стружки для постели. Все обрубки, обрезки, толстые палки унесет река, а на пруду весной они в дело пойдут: на ремонт, достройку и укрепление плотины.
Любимый зимний корм бобров — ива и осина. В конце лета, когда теряет трава сытость, начинают они понемногу резать у берега кусты и кустики. Но семья поселяется на месте не на год и не на два. Вырежут звери прибрежные ивняки и осину, потом те, что растут подальше от воды, затем ольху помоложе, березу повалят и перед твердостью дубового ядра не остановятся. Когда кроме остролистного клена поблизости не остается никаких других пород, надо уходить на новое место, потому что даже для тех, кто с удовольствием ест и горькую осину, и сверхгорькую вахту, кленовая кора несъедобна. Сладок весенний сок клена, сладок цвет кленовый — желтоватая «кашка», но его кора в любое время года жгуче-едкого вкуса.