Михаил выглядит странно: загорелое, сухощавое лицо спортсмена, но совершенно безжизненное. Словно маска.
Тая, сминая пленку, пытается ухватить его обнаженную руку. Ребята ей помогли. Пульс? Нет...
- Шприц!
Я оглядываюсь: шприц лежит на полу - на крышке стерилизатора. Какая уж там стерилизация, сообразила хоть иглу ваткой закрыть. Спасти бы...
- Все, парни. Назад, в гермокамеру. Закрыть люк, - приказываю я испытателям.
Они все понимают, смущенно, натянуто улыбаются, кивают - то ли здороваясь, то ли прощаясь, и скрываются в гермокамере. Скрипит поджимаемая люком уплотнительная резина. Михаила можно начинать "спускать".
Сколько же времени прошло с того мгновения, как я па пульте увидел красный сигнал? С того момента, как взревел тифон? Сейчас одиннадцать семнадцать. С полчаса, наверное, провозились. Если бы "спускали" в гермокамере... Ладно. Хоть так получилось, инъекции, по крайней мере, можно делать.
Техники все операции выполняют теперь без дополнительных команд: отключают, выравнивают давление, газовый состав... По капнографу в шлюзе уже два с половиной процента углекислого газа. Хватит пока.
- Стоп по шлюзу. "Площадка".
Тая смотрит на меня с укором: быстрей, что делаешь?
- Нельзя. Сама ведь понимаешь, какой номер может выкинуть ацидоз.
Уже выкинул. К сожалению, выкинул.
Еще через пятнадцать минут Михаила "спустили" до двух процентов. Это недопустимо быстро, совершенно очевидно, что углекислота из крови Михаила уходить не успевает. Но тут уж не знаешь, что хуже: пульс падает, несмотря на все новые и новые инъекции кофеина. Тая уже не встревожена, а перепугана - ничего не понимает. Да и я, откровенно говоря, не понимаю, что происходит: такой сильный ацидоз, просто острое отравление...
- Пульс около пятидесяти, - доносится голос Таи. И тут я услышал голос Хлебникова. Приехал. Расспрашивает, как произошло. Стоит сзади нас с Таей. Разглядывает Михаила, а расспрашивает Аллочку. И вдруг:
- Как ты себя чувствуешь, Стишов? Вопрос этот настолько неожидан, настолько нелеп... Мы оглядываемся оба - я и Тая. О чем он спрашивает?
- Пульс - пятьдесят, температура, кажется, высокая, через пленку ощущается плохо, - говорит Тая о Михаиле. - Без сознания.
Но Хлебников смотрит не на нее и не на Михаила, а на меня.
- Ты меня спрашиваешь?
- Да, тебя. Сможешь пойти в гермокамеру? Ты ведь дублер Куницына.
Вот он о чем! Поразительный ты человек, Хлебников...
- Если мы сейчас не введем в гермокамеру третье-го члена экипажа нарушим состояние симбиоза, - объясняет свой вопрос Хлебников. - Нарушим эксперимент.
- Сейчас мы никого туда не введем, - неожиданно резким тоном перебивает его Тая. - Пока не "спустим" Куницына.
- Да, разумеется, - несколько стушевывается Хлебников. Стоит секунды две-три позади нее, а потом бесшумно отходит к пульту. Но еще через минуту я слышу его твердый, властный голос - разговаривает по телефону с Мардер:
- Я все прекрасно понимаю, Руфина Карловна... Не возражайте: нет у нас двух суток. Максимум два часа. Да, только два часа. Все. Больше ни минуты. Вы должны немедленно выехать в институт... Откуда я знаю как? Вызовите такси... Как зачем? За эти два часа вы должны подготовить к запуску в гермокамеру дублера. Да, Стишова. Сделать все, что положено... Не знаю как. Это вы должны знать - за это вам платят ставку начальника лаборатории... Что? Куницын? Выводят. Как чувствует? Плохо, естественно, раз выводят... С чего вы взяли, что ацидоз? Это еще надо разобраться... Все, выезжайте немедленно.
Тая считает пульс. Фонендоскопом. Увидела меня, вытащила трубки из ушей.
- С сердцем лучше. - Вымученная улыбка. - Кажется, миновало.
- Ты уверена? - Я присел на соседнюю кровать - напротив Михаила. Землисто-серое лицо... - Надо срочно сделать биохимический анализ. Можно у него взять кровь из вены?
- Погоди немного. Пульс пока слабый. И кто будет делать анализы? - Тая смотрит на меня встревоженно. - Саша, он с ума сошел. Разве можно сейчас кого-нибудь отправлять в гермокамеру?
"Он" - это Хлебников, А меня она опять называет Сашей...
Я пожимаю плечами: это ли сейчас главное?
- Попробую поговорить о ним - доставить лаборанток. Домашние адреса...
Домашние адреса, вспоминаю, у меня на стенке шкафа.
- Пусть он сам за ними съездит, - говорит она с ожесточением.
"Сам" - опять Хлебников.
На секунду до меня все же доходит смысл ее вопроса: "Разве можно сейчас кого-нибудь отправлять в гермокамеру?" Когонибудь... "Как ты себя чувствуешь, Стишов?" И прав ведь - вот в чем дело: если в гермокамеру не направить, причем в ближайшие час-два, третьего человека, нарушится не только симбиоз, но и вообще эксперимент придется прекращать немедленно: культиватор системы "А" с трехпроцентной углекислой атмосферой может работать только на трех человек. Если же оставить на двух, может возникнуть такой дисбаланс... Лучше не надо. Однажды у нас хлорелла уже "взбрыкнула" вышла из-под контроля...
- Да, наверное... - с запозданием отвечаю я Тае. Но какая у него серость на лице... Не бледность, а именно... И температурит, а такое землисто-серое лицо. - Пусть сам объедет по адресам, А может, все-таки вызвать "скорую"?
Тая неопределенно пожимает плечами. Понятно: что может сделать "скорая", если мы не знаем, что произошло с ним? Хотя почему не знаем: ацидоз.
- Шестьдесят четыре. - Тая считает пульс - на этот раз пальцами. - Но температура... От чего у него температура? Неужели в гермокамеру занесли инфекцию?
Я и сам не понимаю, от чего у него эта странная температура. При ацидозе, даже при коме, температура вроде не должна так подниматься.
- Ты не должен идти в гермокамеру, - быстрым шепотом говорит Тая; о нашей ссоре-объяснении она словно уже забыла: сама пришла - сама ушла... - Пока не разберемся, что случилось с Куницыным. Если это вирус, то... Понимаешь?
Да, я все это понимаю. Но я понимаю и другое: попробуй только заикнись я или она, что мне в гермокамеру нельзя... Хлебников все знает. Знает о наших с ней отношениях. Реакцию его на этот счет можно представить, даже не обладая богатой фантазией: "Трусишь, Стишов? В постели, конечно, без риска..." Да и не это сейчас главное: анализы...
Хлебникова я нашел за пультом. Мрачный филин. Понять его, конечно, можно: столько сил, столько волнений, столько, наконец, денег... Все коту под хвост. Станешь тут филином!