— В таком громадном районе каменщика не найдешь, надо же! А Сафар тоже хорош, нашел время ссориться!
В день зарплаты Заргелем отвела Ахмеда в сторону:
— Уговорил бы мастера вернуться к нам, а?
— Не знаю, — ответил Ахмед. — Станет ли дядя Сафар слушать меня?
Заргелем вздохнула легонько, ее длинные брови приподнялись и вдруг остро напомнили Ахмеду Наргиз.
— Ну, а если тебя не послушает… — Заргелем остановилась, понадеявшись, что Ахмед и так поймет, что она хочет сказать. Но Ахмед не понимал, и женщина договорила: — Если тебя не послушает, скажешь, что Заргелем, мол, просит вернуться. — Она потупилась и добавила: — Нельзя нам без него.
— Хорошо, — сказал Ахмед. — Сегодня же пойду к дяде Сафару.
Возвращаясь с работы в приподнятом настроении, Ахмед то и дело запускал руку в карман, чтобы потрогать новенькие, хрустящие деньги. Сегодня он вернет обед, принесенный матерью. Отныне он мужчина, он сам себя прокормит!
Муршуд шел рядом и понимающе улыбался. Он неожиданно предложил пойти в шашлычную, где заказал четыре порции шашлыка и графинчик водки.
— Первую зарплату следует обмыть, — назидательно сказал Муршуд.
Ахмед наотрез отказался от водки.
— В жизни спиртного не пробовал, — краснея, оправдывался он.
— Тем более надо попробовать! — настаивал Муршуд.
— Нет, — сказал Ахмед. — Пусть мне вина принесут!
Когда они вышли из шашлычной, солнце уже зашло. От выпитого вина у Ахмеда кружилась голова. Когда они дошли до артезианского колодца, Ахмед подставил разгоряченную голову под мощную струю холодной воды. Ему стало легче. Он растянулся на траве неподалеку от колодца.
Муршуд стал поднимать друга:
— Вставай, нехорошо, люди подумают, что мы пьяные.
— А мы и есть пьяные, — смеялся Ахмед.
Муршуд сел возле друга и вдруг начал:
— Ты не был в армии, Ахмед, жизни армейской не знаешь. Я в Воронеже служил, туда из нашего района человек десять попало, большинство так и осталось там, женились и остались. Я тоже не хотел возвращаться. И работа была, и девушка хорошая. Но поди ж ты, этот пыльный, знойный край тянул меня обратно. Человек тоскует по родине, знаешь?
У Ахмеда в голове прорезалась мысль.
— Скажи-ка, — заговорил он, поднимаясь, — ты почему задираешь дядю Алияра?
— Алияр бесчестный человек, — ответил Муршуд и вдруг поскучнел. — Сегодня я без транзистора — и сам не свой. Вроде бы потерял что. Брат не велит ходить с транзистором. Говорит, позоришь меня.
— Ты мне зубы не заговаривай, — продолжал Ахмед. — Отвечай!
— Алияр бесчестный человек! — повторил он. — И запомни это.
— Да почему же?
— Он Барата по ночам в гости к себе водит. Сколько раз я их у дома встречал.
Ахмед ничего не понимал.
— Ну и что в том дурного? Барат — приезжий, ему не к кому ходить…
— Кто же устраивает пиршества в полночь? Тайком ото всех? Подумай сам! — ткнул друга пальцем в грудь Муршуд.
— Да что с того?
— Ну и тупица же ты! — не выдержал Муршуд. — Наргиз заневестилась, понимаешь? Алияр ей жениха подыскивает. Клиента подходящего…
Муршуд не успел договорить, как Ахмед схватил его за ворот рубахи:
— Стой! Наргиз не нуждается ни в каких клиентах! Ты не смеешь так говорить, слышишь?
— Ты и вправду пить не умеешь, — отстранил друга Муршуд. — Лыка не вяжешь… Не веришь мне? А какой же иначе Барату расчет такую волю Алияру давать? Старик же в каждую дырку затычка! Как если бы начальством был.
Ахмеду вспомнилось, что и уста Сафар говорил так об Алияре: «Всюду свой нос сует».
Снова вспомнился день, когда он заходил в библиотеку: как показался в дверях Барат и тут же исчез; как Наргиз гляделась в зеркальце и поспешно ушла с работы, и не домой пошла, а совсем в другом направлении, туда, куда до этого укатил Барат на своей машине.
Гул в ушах Ахмеда нарастал, и сквозь него откуда-то издалека донесся пронзительный голос Тахмаза-муаллима: «Кто эта Н., что сон тебе отравляет? Меджнуном стал?!»
И тотчас он увидел тетрадный листок в клетку, трепетавший в длинных пальцах Тахмаза-муаллима, увидел ребят, их глаза, устремленные на листок в клетку. Ахмед увидел вдруг и Барата в своем классе — стоит у окна, смотрит на листок в руке Тахмаза-муаллима и улыбается ехидно, показывая два ряда белых зубов. И блеск их слепит Ахмеду глаза.