— Почему это? Я женюсь! Женюсь, но одно условие. Чтоб с заповедником ко мне не приставали!
Гариб улыбнулся, но в голосе его мать почуяла раздражение.
— Постой! — крикнула она, когда Гариб уже шел к воротам. — Ботинки себе купи, — она протянула ему деньги. — Обязательно! Эти все по кустам исшаркал!
Ботинки у Гариба и впрямь были никуда. Он равнодушно взглянул на их потрескавшиеся мыски и взял скомканные бумажки.
— Спасибо, мама.
«Мать права, — подумал он, шагая к обувному магазину. — Заповедник заповедником, а про Гюльсум забывать нельзя. Вдруг подумает, знать ее не хочу, обидится. Выдумали тоже — жениться не хочу. Почему бы мне не жениться?..
Гариб ощущал сейчас какую-то особую легкость. Улицы и дома казались ему нарядными, новыми, радовали улыбки на знакомых лицах. Он с таким интересом посматривал по сторонам, будто лет пять не бывал в поселке.
Опершись на перила, Гариб постоял на мосту, послушал, как журчит мутная быстрая вода Каркар-чая. Надо, надо и сюда приходить. Знать надо, что в мире творится. Жизнь не стоит, течет, как вода в реке…
Проходя мимо чайханы Вазирхана, Гариб замедлил шаги; и как это вышло, что он столько времени даже не вспомнил про чайхану? Раньше чуть не каждый вечер бывал, не зайдет — вроде не хватает чего-то. Ему нестерпимо захотелось хоть полчасика посидеть за столом, посмотреть на людей, послушать разговоры… «Ботинки потом куплю».
В стороне был свободный стол. Гариб сел. Нравилась ему эта чайхана. Столики располагались в тени четырех огромных акаций. Здесь было не жарко, хорошо продувало, и Вазирхан подавал посетителям крепкий душистый чай.
Дверь стоявшего чуть поодаль маленького, в одно окно, домика была отворена. У потемневшей от сажи стены на длинном столе шумели два пузатых желтых самовара. Вазирхан мыл посуду: макал в большой таз стаканчики и блюдца и вытирал чистым полотенцем.
Прошло несколько минут, Вазирхан поставил перед Гарибом круглый цветастый чайник. То тут, то там слышался негромкий разговор, люди украдкой поглядывали на Гариба, но никто не здоровался. Чего это они?
Медленно поворачивая в руках стаканчик, Гариб огляделся. За дальним столиком сидел с какими-то тремя Шаммед-Лиса. Лиса глубоко затягивался сигаретой, пускал дым и прищуренными от дыма глазками поглядывал на Гариба. Гариб повернул голову и стал смотреть на него. Шаммед бросил сигарету, пробормотал что-то, и сидевшие с ним мужчины все разом обернулись к Гарибу.
Залыш-Пендир тоже был в чайхане. Положив на колено форменную фуражку, он величественно восседал за столиком. Раньше Залыш работал на сыроваренном заводе и вдруг в один прекрасный день появился на улице в милицейской форме. Вечером того же дня он подошел к Ибишу, торговавшему семечками возле кинотеатра, дал парню подзатыльник и, схватив мешок с семечками, высыпал их на землю. И удалился, довольный собой.
Ибишу было шестнадцать лет; половину из них он торговал семечками у кинотеатра, и никто до той поры не сказал ему худого слова. Не веря своим глазам, парень обалдело глядел на рассыпанные семечки. Только когда взгляд его упал на пустой мешок, до Ибиша наконец дошло, что случилось. «Пендир вонючий!» — крикнул он вдогонку милиционеру. Потом заплакал и, плача, громко, чтоб все вокруг слышали, крикнул: «Наворовал пендира, в начальники подался! Пендир вонючий!»
Залыш было погнался за пареньком, но куда там! Хохоча и выкрикивая: «Пендир! Пендир!..» — Ибиш скрылся за углом.
С того летнего вечера к Залышу намертво приросла кличка «Пендир». Сперва он рвал и метал, но потом смирился: злись не злись, на чужой роток не накинешь платок, — до самой смерти суждено ему теперь зваться Пендиром. Больше Залыш никого особо не притеснял, ни с кем грубо не обходился. Ибиша он просто не замечал. Задержав какого-нибудь нарушителя порядка, Залыш чинно-благородно, с улыбочкой доставлял его в милицию.
Увидев сидевшего за столиком Залыша, Гариб сперва хотел пересесть к нему, но Залыш почему-то даже не взглянул в его сторону, а навязываться Гариб не собирался; какое-никакое, а начальство, да и не родственники они. Еще осрамит перед людьми: кто, скажет, тебя звал?
Свободных мест уже не осталось. Вновь приходившие брали стулья и подсаживались к столикам, где и так было полно; к Гарибу никто не подходил. Он забеспокоился: «Что я — волчьим жиром намазан?» Перешептывания, смешки, ехидные и в то же время боязливые улыбочки еще больше усилили его беспокойство, и Гариб вдруг понял, что дела в мире текут вовсе не так спокойно, как вода в Каркар-чае…