— Открой-ка рот, Гарибджан. Язык высуни.
Доктор Фарач послушал у Гариба пульс, постукал пальцем по ребрам.
— Аппетит как, Гарибджан?
— Что ни подай — сметаю!
— Молодец! Засучи-ка штанину.
Гариб завернул брючину. Джавад подошел, с интересом взглянул на его икру: плотная, мускулистая, что ручка у топора. Он удовлетворенно качнул головой.
— Дай бог тебе долгой жизни, Фарач. Если б не ты… Вон он какой стал, об камень не расшибешь!
— Есть бы тебе поменьше, — сказал Фарач, указательным пальцем трогая коленку Гариба.
— Ты это мне? — Джавад подался вперед.
— Тебе, тебе. Есть, говорю, надо меньше. Нельзя так.
Джавад улыбнулся, положил руку на живот.
— Организм у меня такой. Стакан воды выпью — кило прибавил. Да только от сытости никто еще не помирал. У нас в районе все поесть здоровы́.
— Это верно. Обжорством славимся.
— Значит, крепкие люди. У здорового и аппетит хороший. Гасанкулу, покойника, помнишь? Среднего роста был, и не сказать чтоб брюхатый, а ел!.. До самой смерти ел от пуза и, заметь, ни грамма не прибавлял: как был смолоду, так и остался. Здоровье крепкое было, вот и ел.
Фарач ничего не ответил — бессмысленный разговор. Достал из стола маленький молоточек, вроде тех, что бывают у ювелиров, взял ногу Гариба, положил ее на другую.
— Гарибджан, ты про Дон Кихота читал?
— Нет.
— И я не читал. Но кино видел. — Фарач стукнул его молоточком пониже коленки. — Якуб-муаллим говорит, что ты на Дон Кихота похож.
Он снова ударил Гариба молоточком. Нога дрогнула, Гариб закусил губу, чтоб не рассмеяться. Хорошо это или плохо — быть похожим на Дон Кихота?
Доктор Фарач вывернул ему веки, вгляделся в глаза.
— Говорит, Дон Кихот точь-в-точь такой же был… — Доктор Фарач снял очки. — Да, милый, можешь идти. Болезни в тебе никакой. Абсолютно здоров. Но все равно: побольше на воздухе, зелени вдоволь ешь.
Джавад кашлянул.
— Подожди меня там, — он кивнул Гарибу на дверь.
— Не горюй, Гарибджан! — Фарач улыбнулся. — Клянусь внуками, Дон Кихот был хороший мужик… В сто раз лучше всех нас!
Дверь за Гарибом закрылась.
Фарач положил очки на свернутую газету.
— Зря парня порочишь, — сказал он, строго взглянув на Джавада. — С головой у него все в порядке.
— Ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, что он в сто раз умнее тебя.
— Дай бог, дай бог!.. А вот про свежий воздух ты это зря… — Гариб сокрушенно покачал головой. — Теперь опять удерет в заповедник свой.
— Меня это не касается, куда он удерет. А свежий воздух ему необходим. Тебе тоже советую.
Серхан стоял на вышке, держа бинокль у глаз, потягивал сигарету. Адыширин обчистил с сапог глину и поднялся к нему.
— Ну чего все дымишь? — проворчал он. — Не жрешь, папироски смолишь… Или впрямь в Гарибову девчонку втрескался?
Серхан щелчком отбросил сигарету.
— Да не втрескался я… Просто зло берет: такая девка, а он допускает, чтоб по камышам шаталась! Держи, дурак, четырьмя руками!..
Нелепо, но Серхан ждал Гюльсум. Полдня сегодня проторчал на вышке, глядя в одну сторону — на шоссе. Не мог он забыть, что когда девушка билась в его руках, то в какой-то момент затихла вдруг, прильнув к нему нежным, упругим телом. Это продолжалось секунды, но, опытный в любовных делах, Серхан понял, что это значит…
— Смотри, парень!.. Встретишься с Гарибом на узкой дорожке!.. — Адыширин с сомнением покачал головой.
— Гариб, Гариб! Разве такой девке Гариб нужен?!
— Потише! Сам идет.
— Плевать!..
Не зависть и злость определяли сейчас отношение Серхана к Гарибу — сознание собственного превосходства. С той самой минуты, как Гюльсум безвольно сникла в его объятиях, он понял, что девушка не любит Гариба, ее не влечет к жениху.
— Ну как, все нормально? — спросил Адыширин, когда Гариб подошел.
— Внизу в кустарнике зерно не насыпано.
— Насыплем. До вечера еще далеко.
Гариб мельком взглянул на Серхана. Тот сидел, обхватив руками коленки, и странная улыбка бродила по его лицу. Почему-то Гарибу показалось, что эта улыбка имеет отношение к нему.
Он вошел в сторожку. Хотел было забросить на спину мешок с зерном, но поставил его обратно и вышел. Серхан искоса взглянул на него. И улыбнулся многозначительно. Да и не только улыбка: то, как он говорил, как смотрел на него, каким тоном бросал короткие приказания, — во всем этом была снисходительная жалость, почти презрение. Гариб давно замечал, что Серхан считает его мальчишкой, слабаком, но в последние дни…