Они вошли во двор. Под шелковицей, положив белую голову на голубую мутаку, лежала бабушка Миннет. Гюлендам, присев у стены на корточки, помешивала черпаком в большом котле. Джафаркулу пристроился возле нее на табуретке с глубокой тарелкой на коленях. Он обмакивал в тарелку кусочки хлеба и проворно отправлял их в рот.
— Бог в помощь, Меджид! — с набитым ртом пробормотал он, увидев вошедших.
— Здравствуй! — ответил Меджид-киши, бросая на груду вчерашней земли старое, с погнутыми краями ведро. Потом подошел к бабушке Миннет и остановился в изголовье.
Старушка на мгновение приоткрыла крошечные глазки и тотчас закрыла их. Губы ее дрогнули, и изборожденное морщинами круглое личико растянулось в улыбке.
— Зачем он ей, чуть живой?.. — негромко проговорил Меджид-киши. — На что ей сдался этот колодец? Дала ты нам работенку, Миннет!..
Яма была уже по пояс, Меджид-киши залез в нее, взял горсть земли, просеял меж пальцев.
— Глубоко придется копать, — вздохнув, сказал он.
— Откуда ты знаешь?
— Видишь, какая земля? Нисколечко влаги нет…
Поплевал в темные мозолистые ладони и взялся за лопату.
Умид боязливо глянул на веранду. Асли не было. Перед глазами вдруг встала волосатая спина, в ушах что-то загудело… Глаза сами собой уперлись в стену. Проклятая! Как надежно прячет она от людей этот двор! Это она отгородила Миннет от всего остального мира! Она сделала Патрона чужим среди деревенских псов, и цепных и бродячих!
«Птица залетит — крыло сломает, мул забредет — ноги поломает», — так говорится в страшных сказках.
Умид опустился на колени возле колодца.
— Пап!.. — запинаясь, робко сказал он. — Чего ты согласился рыть этот колодец?
— Не болтай попусту! — отрезал Меджид-киши, выбрасывая из ямы землю.
— Пойдем отсюда, а! Плевать на их деньги!
— На деньги-то плевать!.. Деньги что? Не было их у меня никогда, и не надо…
— А чего ж тогда мучаешься?
Меджид-киши воткнул лопату в землю.
— Кямрану повредить боюсь, — сказал он, переводя дыхание.
— При чем тут Кямран?
— Кямран — чабан, Халык — председатель. Откажусь я колодец копать, Халык на сыне отыграется. Я работал у него под началом, знаю: в племенном верблюде злости меньше! — Меджид-киши взялся за лопату.
Умид взглянул на веранду: чисто промытые стекла ее сверкали в солнечных лучах. Почему-то вспомнилась речка, бронзовая Тубу, укладывающая узлом черные волосы… И Умид подумал, что не такие уж они страшные, и двор этот, и стены. Просто у страха глаза велики — после вчерашнего случая все здесь кажется мрачным, таинственным, и гораздо больше, чем на самом деле.
Он встал, подошел к мотоциклу и, сдвинув в сторону тряпье, стал разглядывать запыленную машину.
За воротами остановился газик. Мотор последний раз вздохнул и замер. Во двор вошел Пири с большой корзиной в руках. Патрон, виляя хвостом, метнулся к нему.
— Пошел!..
Сразу стали мокрыми спина, шея… Задрожали ноги… Умид отвернулся, сделал вид, что копается в моторе. И вдруг совсем рядом увидел тень Пири, услышал его дыхание.
— Нравится?
Вопрос этот задал Пири, но голос был другой. Умиду показалось, что голос раздался из глубины, из колодца, который копал отец.
— Нет, — ответил он, глядя на огромную тень Пири.
— Если хочешь, можно…
— Не хочу!.. — Умид быстро закрыл мотоцикл тряпьем. Моргая от смущения, уставился на верхушку шелковицы.
Пири посмотрел на колеса мотоцикла. Указательным пальцем поскреб заросшую щетиной щеку.
— Я сейчас! — вдруг сказал он и быстро пошел к воротам.
Затарахтел мотор.
Умид вернулся к колодцу. Рубаха на отце промокла, прилипла к спине. На жилистой, темной, как головешка, шее росинками проступил пот.
— Давай покопаю!
— Сиди пока… Придет и твой черед. Всю грязь, жижу тебе отсюда вытаскивать!
Дожевывая свежий чорек, к колодцу подошел Джафаркулу.
— Со вчерашнего дня всего и выкопал, дядя Меджид?