— Достается ей… — озабоченно сказал Халык. — И о муже заботится, и о детях, и по дому хлопочи… Сколько лет на курорте не была… Народ-то наш, сами знаете… Отправь попробуй жену на курорт, сразу начнется: люди с ног сбились, дохнуть некогда, а председательша на курортах прохлаждается! — Халык безнадежно махнул рукой и низко опустил голову. Двойной подбородок его, расплющившись, выпер за щеками. — Вот кончит Тофик, устрою его прокурором. Тогда мне хоть трава не расти. Плюну на председательство, возьму Асли и…
— Председатель, — перебил Халыка Пири — видно, не мог больше слушать, — прораба забрали.
Халык нахмурился.
— Знаю, — бросил он, не глядя на Пири.
— Какой такой прораб? — поинтересовался Меджид-киши, отодвигая пустую тарелку.
— А так, бездельник один… Везет нам на них, три года баню построить не можем. Пять прорабов сменили. Последний — вот этот — из Акчабада прислали. И проработал-то всего ничего. Пьянчуга… Надрался как-то, завалился в кусты, весь день найти не могли. А засыпался на взятках. Из-за паршивой тридцатки за решетку угодил!..
— А не бери мало! — весело сказал Пири. — Кто мало берет, того всегда посадят! — Он уже оправился и чувствовал себя уверенно. — Попробуй ухвати, кто тысячи хапает… — Пири прищелкнул толстыми пальцами.
Халык неприязненно покосился на своего водителя, и Умиду стало жаль председателя. Он вдруг заметил, что лицо у него отечное, бледное. И волосы редкие, с проседью. Состарился раньше времени… Он снова представил себе крашеную голову Асли, волосатую спину Пири и едва удержался, чтоб не заехать Барсуку в скулу.
— Пойдем, отец! — вставая, сказал Умид.
— Дядя Меджид! — окликнул Халык, когда они сходили по лестнице. — Вы в такое пекло не работайте, не надо… Утречком да под вечер, как жара спадет… Зачем себя мучить?..
Меджид-киши не ответил.
— Председатель, — сказал он, остановившись на нижней ступеньке. — В колодце жижа пошла. Босиком плохо… Нет в доме каких сапог?
— Есть, дядя Меджид, есть! Даже совсем новые. Пири! Возьми в нижней комнате мои охотничьи, дай ему…
Умид опустил в колодец ведро и, согнувшись, низко наклонился к отцу.
— Вот ты человек пожилой, бывалый. Скажи, кого на свете больше: подлецов или честных?
— На всем свете не считал, а про нашу деревню точно могу сказать.
— Ну и что? Каких больше?
— Тяни давай! — Меджид-киши сердито дернул веревку. — Тяни!
4
Еще солнце не разгорелось, еще не выгнали в поле скотину. Только-только слетели с насеста куры.
Умид был уверен, что в такую рань у Халыка никто еще не вставал, что зря они приперлись так рано.
Меджид-киши осторожно толкнул калитку, та, скрипнув, отворилась. Гюлендам и Джафаркулу возились возле веранды, заворачивали в белую ткань баранью тушу. «Халык в Кировабад едет!» — сообразил Умид.
Колодец был уже довольно глубокий, когда отец спустился туда, головы видно не было.
Умид подал отцу ведро, лопату — и пошло!.. Одно ведро, второе, третье…
Что-то тяжело шмякнулось на дно колодца.
— Ты что, косорукий?! — услышал Умид раздраженный отцовский голос.
Грязь попала отцу на макушку. Он, ворча, принялся стирать ее, но грязь была густая, липкая, как клей; седые волосы прилипли к макушке.
— Ты бы не доверху… — виновато сказал Умид, опуская в колодец пустое ведро.
— Еще учить будешь!.. — отец проворчал это, наклонившись, голос его приглушен был глубиной. — Тянуть надо по-человечески!
Умид не выспался, вчерашняя боль еще не вышла из тела. Стоило шевельнуться — начинало ломить руки, спину… Мокрая веревка скользила, норовила вырваться из рук… Проклятое ведро было сегодня какое-то особенно тяжелое.
Умид вытянул очередное ведро, перевернул. Темная жижа потекла меж пожелтевших кустиков пырея. Штаны и рубашка покрылись коростой засохшей грязи. Больше Умид не сомневался: просиди отец в этой яме до конца своей жизни, ему не отыскать жилу, и придется ведро за ведром вычерпывать из-под земли всю жижу, какая есть…