— Вот как… Ну… Если ты… — Чуть не вскрикнув от боли, неожиданно ударившей под лопатку, Багир с трудом выдавливал слова. Еще одно слово. — Считай… нету… у тебя отца…
Он не стал подниматься на веранду. Подошел к шелковице и стал отвязывать жеребца.
Давно уже рассвело. Пити-Намаз уже успел побывать здесь со своими молодчиками. Багир и Нурджаббар, понурившись, стояли возле Дедушки-дуба; в кроне его снова желтела ветвь, уже другая.
Потом Нурджаббар сходил в сторожку за голубой тетрадкой, сел на пенек и, что-то бормоча себе под нос, начал писать.
Багир стоял возле сторожки и смотрел на Нурджаббара. Забава глядеть на него, когда пишет он свои сказки. То строчит быстро-быстро, то замрет с карандашом в руке, то, обратив лицо к небу, грозит кому-то пальцем, то раскачивается всем телом, то сунет в колени голову, то по лбу себя кулаком. Чего только не вытворяет человек!..
Багир подошел к Дедушке-дубу, прошелся рукой по его корявой, потрескавшейся коре. Жив старик. Бродят еще в нем соки, есть влага в теле его. Прав Нурджаббар: такой тыщу лет еще проживет, старейшина, аксакал леса.
Со всех сторон окружали богатыря его отпрыски, но какими жалкими, беспомощными казались они рядом с с ним!.. Словно боясь трудностей, прося об опеке, жались они к мощному стволу старика. Когда еще вырастут они и зеленые их ладони сверху смогут погладить лес? Не видать этого Багиру. Да что Багир — внучка и то не увидит. Ни внучки, ни ее внуков-правнуков не будет уже на свете, когда кто-нибудь из этих малышей станет таким, как Дедушка. Пусть… Но далекие их потомки будут жить, будут стоять здесь, на берегу Куры, лицом похожие на Багира, и с гордостью будут смотреть на своего Дедушку-дуба, — ему они не дадут пропасть.
На миг в тени дуба, с западной его стороны, Багир увидел две могилки. И опять подступила к сердцу тупая боль. Уже два дня не был он дома, уехал, обидевшись на дочь. Разговор с ней казался сейчас дурным сном, и не хотелось ни вспоминать, ни истолковывать его. Но сердце мучилось этой ссорой. «Как они там, вернулись в Баку или нет? Поняла ли Назлы, как обидела отца, раскаивается ли она?.. Ведь заживо похоронить надумала. Да не очень-то она виноватая, Пити-Намаз подбил. Начал ее соблазнять — обхаживать с хитренькой своей улыбочкой, вот девка и загорелась. Она такая, с детских лет доверчивая, в житейских делах не разбирается… Нет, Пити-Намаз! Не видать тебе моего дома как ушей своих. Вот вынесут со двора Багирово тело, тогда пусть, тогда точи зубы на этот дом…»
Боль внутри помаленьку улеглась, отступила, на душе полегчало.
— Эй, хватит тебе дерево подпирать! Иди-ка сюда!
Багир подошел.
Нурджаббар внимательно вглядывался в его лицо.
— Ну ясно, карие! Карие у тебя глаза! А я думал, черные.
— Хорош! — Багир усмехнулся. — Три года тут, и днюем, и ночуем вместе, а ты ни разу в глаза мне не глянул!
Нурджаббар смущенно почесал карандашом голову.
— Ничего, Багир, цвет — это не главное. Главное — я тут в сказку тебя вставил. Ну… написал про тебя. — Он подбородком указал на тетрадку. — Увековечу. Долго жить будешь, сто лет, пятьсот, а может, тысячу… Идрисов помрет, и Пити-Намаз сдохнет, и дети их, и внуки, и правнуки, а ты будешь жить!..
Такие речи всегда сбивали Багира с толку. Поди разбери: подсмеивается он над тобой или всерьез…
— Это как же так — тыщу лет?
— А так. Не плоть, не тело — имя твое будет жить. И узнают люди, что в стародавние времена в лесу, на берегу Куры, жил-был раб божий Багир. Как попал он сюда и увидел, что подлецы почти что свели весь лес, прикидывал он так и этак и понял, что не в силах помочь умирающему лесу. А чем предаваться скорби и горестям, решил он лучше завести скотинку, и огородик, и пчелок и тем заслужить от людей уважение. И вставал тот Багир чуть свет, и ложился позже совы, и работал с темна до темна. Растил он и выхаживал, а плоды срывали другие, обжирались плодами его труда, а ему объедки бросали. И видит аллах такое дело, и прогневался он на Багира. Схватил его за уши: «Эй, ты! Для чего даровал я тебе руки-ноги, глаза и голову? Зачем вложил в нее мозги человеческие. Нет больше моего терпения, обращаю тебя в корову! И дам ей огромное вымя, чтоб надаивали по два ведра в день, чтоб тянули, потягивали, пока не раскровенятся соски…»
— Ишь ты! — Багир обиженно усмехнулся. — Еще и не написал, а уже все знаешь. А чем кончится?
— Пока не знаю. — Нурджаббар улыбнулся. — Но будет конец. Допишу.
— Не пиши, — попросил Багир. — Зачем это людям через тыщу лет?
— А затем. — Нурджаббар сунул тетрадь под мышку. — Затем, чтоб хоть они не гнули спину на других.