— Ну, спасибо, утешил ты меня, старого.
— Да не я это, Георгий Николаевич! И Степа тоже считает. Процент прибыли низкий!
Домашние решили, что Георгий Николаевич заболел. После отъезда Сергея Рябушинского он заперся у себя в кабинете и приказал никого к себе не пускать. Аполлон сидел на стуле у дверей и, тревожно закатывая глаза, прислушивался, что там за дверью.
Позвонили доктору Василию Васильевичу, сообщили, что с самим плохо, и доктор приехал, подошел к дверям.
Алабин открыл, и удивленный доктор нашел его вполне бодрым.
— Так-с, так-с... Как спали?
— Да ничего, спасибо.
— Жара сегодня в городе невыносимая. Печет с утра, ну, вот и думаю, дай-ка я к вам заеду.
— Хитришь, Василий Васильевич.
— Ну, хитрю, — сразу же признался доктор. — Может, случилось что?
— И не знаю, как сказать. Видимо, этого и следовало ожидать, я дурак старый в грезах жил. Процент прибыли низкий! Вот диагноз, доктор. Заплати на рубль больше — и все тебе будет. А с низким процентом не суйся... Это ж до чего мы доживем при таком подходе. Не хотят вперед глядеть.
— Нет, что-то случилось!
— Случилось не случилось, Рябушинские отказались в деле участвовать!
— Тю-тю-тю... Неужто и в самом деле? Господи, вот бы никогда не подумал! Вот сюрприз! Сторонники прогресса...
— Рано, говорят.
— Совершенно верно. Не созрела... — Доктор покачал головой, пощелкал ногтями, что свидетельствовало о некоторой растерянности, подошел к окну, открыл настежь. — Георгий Николаевич, извините меня, — сказал решительно, — но я в чем-то с ними согласен! Формулировка точная...
— В чем? С Рябушинскими?
— Да, да, да... Сто раз да! Георгий Николаевич, вы и в самом деле полагаете, что автомобиль изменит Россию? Сделает людей богатыми и счастливыми? Бьюсь об заклад, но это не так! Помню, вы доказывали мне, что Крымскую войну...
— Ну, доказывал!
— Позвольте, позвольте, я не кончил. Крымскую войну мы проиграли, потому что не строили паровых кораблей. Или строили, но мало. А парусный флот к тому времени отжил свое. Вы полагаете, что имей мы тогда достаточно этих пароходов, так Севастополя мы б не отдали. Это при государе Николае Павловиче? А ну-ка, подумайте хорошенечко.
— Сто раз думано и передумано.
— Нет, нет, у меня еще вопрос. И вы стоите на этом мнении после Мукдена и Артура, после Цусимы? Неужели вы и ныне возьметесь доказывать, что беда, дескать, в том, что мы опять чего-то не строили или строили, но опять же не так, как следует строить.
— Разумно.
— Разумно, да ведь не слишком! Машина сама по себе ни паровая, ни электрическая, ни бензиновая, никакая другая дела не изменит. Где вы найдете на Руси нашенских мужиков, московских, тамбовских, саратовских, а не из Парижа выписанных, влюбленных, как выражается ваш Бондарев, в двигатель внутреннего сгорания? Таких нет. Мы страна, нищая талантами, мы отстали от цивилизованного мира, и виновато в этом самодержавие. С него надо начинать, а не с машины!
— Браво, доктор! Но с машины тоже надо начинать. Спохватятся, когда время выдвинет другую задачу, и тогда кого винить будут? Царя, поляков, извечные козни коварной англичанки или свою тупость, свое тупорылие?
— Людей где возьмете? Нет их! Людей нет!
— А ваш Кузяев?
— Кузяев исключение из правила!
— Вот видите, исключение. Вы как те наши сановники, которые твердят, что нельзя мужику свободы давать, иначе порежут друг дружку. А вы попробуйте. Как же так можно заранее говорить, что будет в будущем, ничего для будущего не делая?
— С революции надо начинать!
— Живите сто лет, доктор! Но пусть на вашем прекрасном памятнике выбьют золотыми буквами: «Кроме своего, других мнений для него не существовало».
Доктор нахохлился, он знал за собой такой грех, но грехом не считал, а напротив — добродетелью.
— Нет, — сказал он раскатистым своим басом. — По-настоящему великой державой мы станем только тогда, когда научимся любить не машину, но человека! Уважать личность, считаться с ней, с ее мнением и правами...
— Так ведь я не спорю, доктор. Вы ж в распахнутые ворота ломитесь. Машина — это машина, а человек — это человек. Кстати, ваш Кузяев выдержал шоферской экзамен?
— Да, и уже диплом получил.
— Вот видите! А как ваш ландолет?