дороги не готовы, их надо еще обучить. Нужны
резервы. Всему свое время, товарищ Сибиряков.
До свидания.
Алексей (бросился к окну, готовый,
кажется, на крайнюю дерзость). Слушайте,
товарищ Крутилин...
Крутилин. Слушаю.
Лена (подбежала к Алексею, схватила за
руку). Алексей!..
Алексей (отстраняя Лену). Раньше я сом-
невался в том, насколько справедливо вас
прозвали предельщиком.
Крутили н. Ну, а теперь?
Алексей. Вы рассеяли мои сомнения. Вы —
главный инженер и вы — главный предельщик в
штабе дороги.
Крутилин (улыбается). И все-таки я не
обижусь. Вы, Сибиряков, видно, не спали.
Отдохните. До свидания, Елена Андреевна. А с
вами не прощаюсь, товарищ экстерн, в
институте свидимся. (Уходит.)
Алексей. Теперь ты знаешь «почему». Он
сам ответил. (Сел, сгорбившись, на подоконник.
После дуэли с Крутилиным он сразу как-то
обмяк,- испытывает состояние большой усталости.
Рассеянно смотрит по сторонам, не слушая
Лену. Пробует насвистывать — не получается.
Прошел по комнате. Бьет по клавишам пианино.)
Лена (убирает со стола бумаги). Ты в
институт сегодня не пойдешь. Дай слово!
Долгая пауза.
(Рассматривает альбом.) Авдотья Ивановна...
Сколько лет прошло, а она, кажется, не
постарела. У нас нет этой фотографии. Смотри, ты
насколько выше меня. Какая я смешная... Папа...
Двадцать лет назад он выглядел старше. Чудной
какой! Усы носил,— мастер депо... А Никифор
Сергеевич тоже странный на фотографии... Я его
плохо помню. Видно, он с папой крепко дружил.
Сидят-то как, в обнимку...
Алексей. Лена... Лена, ты очень любишь
отца?
Лена. Очень?! Это не то слово.
Алексей. Прости, я глупый вопрос задал.
Не обижайся.
Лена. Я должна сказать тебе, Алексей,
важное... А вот как сказать...
Алексей. Так и говори.
Лена (после паузы). Нет, я не могу сказать
то, что хочу...
Алексей. Ты не хочешь сказать прямо.
Ты, Лена, обижена моим поступком? Ну, так и
скажи: ты, Алексей, подвел и себя и меня...
Лена. Подвел.
Алексей. И еще скажи: пойди, извинись.
Так ты хочешь?
Лена. Хочешь?! Я понимаю, во всем
виноват Крутилин. Но ты...
Алексей (прерывая). В чем виноват
Крутилин, мы знаем. Но почему он пользуется
поддержкой начальника дороги?
Лена. Папа ценит его талант. И не один
папа. Максим Романович привлек Крутилина к
своей работе. И вообще...
Алексей. И вообще получается — Крути-
лин — талант, его все поддерживают. Почему же
тогда, Лена, ты винишь во всем Крутилина?
Лена. Ты сам назвал его «душой предельче-
ских настроений».
Алексей. Назвал. Но в чем эта душа
держится? Не скажешь? Неприятно? Понимаю.
Так я за тебя отвечу. Держится душа эта в
мощной длани генерал-директора, начальника нашей
дороги Кондратьева Андрея Ефремовича и
авторитетом действительного члена Академии
наук Рубцова Максима Романовича. Не так ли?
А что Крутилин сам по себе? Ничего. Он при
Кондратьеве — сила, при Рубцове — авторитет.
По одному Крутилину бить — это все равно что
с полыни цвет рвать, а корни беречь.
Лена (уступая). Но ты, Алексей, обидел
папу. Ничего не объяснил, вернул премию. Кто-
кто, а ты знаешь его характер.
Алексей. При чем тут характер? Ведь это
он всю дорогу на тормоза поставил.
Лена. Ну, как ты можешь так говорить о
папе?
Алексей. Напрасно сердишься. Очень
вежливо говорю... Ну, что ты, Лена?.. Я же
люблю Андрея Ефремовича. Ну, хочешь, я
расскажу тебе, какого Кондратьева я люблю? «Не
оборачивайся назад, Алешка,— говорил он
мне,— в будущее рвись, в завтрашний день».
Его и звали-то не иначе, как орел! Первый
знатный машинист, лучший начальник депо во всем
Союзе. А почему первый! Потому, что гроза всех
предельщиков. Орел!.. Леночка, милая, я же
хочу походить на этого Кондратьева!
Лена. Ты вдруг так заговорил о папе... А
правда — хороший он?
Алексей. Хороший. Он наш, весь наш. И
мы его повернем, Лена. Кремнев, все друзья
коммунисты не дадут Кондратьеву успокоиться.
Лена. Да... Странно все получилось.
Общественное... личное... Нет, и личное как-то
раздвоилось...
Вошла Авдотья Ивановна.
Я должна вам сказать... Эта газета — не
последняя новость...
К окну подошел Рубцов с газетой в руках.
Рубцов. Здравствуйте, Авдотья Ивановна.
А где этот, развращенный почестями молодой
человек? А, вот он!.. Защищайся, негодный!
Или давай ремень, пороть тебя буду, Алешка!
(Хохочет.) Хо-хо-хо!.. Как они тебя трахнули!
(Развернул газету.) Поза-то, поза одна чего
стоит! И похож! Вот это дорожная газета,
ничего не скажешь! (Вошел в комнату.)
Алексей. Ничего разрисовали, красиво!
Садитесь, Максим Романович!
Рубцов. Нет, не могу. С задаваками
поведешься, сам задавакой станешь. Хо-хо-хо!.. А ты
чего ухмыляешься?
Алексей. Ну, так, ведь юмор...
Рубцов. Э-э, это уж, батенька, не юмор, а
умор. (Раздражаясь.) Чорт их дери! На, держи!
(Подал Алексею руку.) Я все знаю. Записывай
в союзники. С Кондратьевым отныне нахожусь
в состоянии войны. (Вырвал из рук Алексея
газету.) Не эту литературу тебе сейчас надо
читать. Кому экзамен сдаешь? Крутилину?
Алексей. Крутилину, кому же. Он у нас
ведет кафедру «Эксплоатация паровоза».
Рубцов. Готовься, белобрысый, по всему
курсу будем гонять. Еще Дроздова возьму в
помощники. Готовься, Алешка! (Погрозил.)
Смотри у меня! Нюни не распускать. Молодчина!..
(С болью.) Обидно, понимаю...
Вбегают Модест и Матвеич, оба с газетами.
Матвеич (с ходу). Полюбуйся, Алексей
Никифорыч! Та самая Тихвинская, которая
рыжая.
Модест. Пусть еще раз придет в депо, мы
из нее брюнетку сделаем.
Авдотья Ивановна. Каким же
способом?
Матвеич. Мужским способом. Мазутом ее
перекрасим.
Рубцов. Хои-хо-хо!.. Справедливо, Анто-
ныч!
Ребята, не видевшие Рубцова, вдруг смутились.
Авдотья Ивановна. Что вы, Максим
Романыч! Они, чего доброго, и впрямь за
похвалу почтут. С ними шутить нельзя.
Рубцов. А какие тут шутки: Антон Макси-
мыч — человек серьезный, шутить не любит.
Верно, Максим Антоныч? Ну как, разобрался в
тангенсах?
Матвеич. Я-то разобрался. А мастер
канитель разводит. Я переписал ваши вычисления
и подал ему,— вот, говорю, пожалуйста,
вычисления требовали: вот вам синусами и
косинусами доказано.
Рубцов. Что же мастер ответил?
Матвеич. Вернул бумажку. «Я, говорит,
не признаю никаких конусов. Иди, говорит, не
валяй дурака. То с корнем приставал, теперь с
новыми глупостями. Не мешай работать». Ну,
что мне с ним делатъ?
Рубцов. Не отступайся, Матвеич.
Матвеич. Не отступаться?
Рубцов. Ни-ни!.. Тут уж не косинусами, а
косностью пахнет!
Матвеич. Правда. Конечно, не отступлюсь.
А только зря приходится нервы трепать.
Рубцов. Ты, Антоныч... ах, извини, Матвей
Антоныч... Тьфу, будь ты не ладен, Антон
Матвеич, не тот корень извлекал, как мы с тобой
убедились. Верно?
Матвеич. Верно.
Рубцов. Не тот корень тебе мешал задачу
решить. Другой корень извлечь надо. Да не
извлечь, а вырвать прямо.
Матвеич. Мастер-то наш? Что правда, то
правда. Да только, боюсь, не вырвешь его,—
глубоко сидит. Вот ты, Лена, секретарь
комсомольского комитета. Скажи, как мне мастера
одолеть?
Модест. Его бы надо на комсомольском