В кухне на табурете были приготовлены большой эмалированный таз с холодной водой, мыло, пахнущее хвоей, и длинное льняное полотенце. Реммельгас не спеша помылся, а потом оделся. В доме все еще царила тишина — и лесник и его дочь, видимо, куда-то ушли.
Когда Реммельгас вышел во двор, к нему с лаем бросились собаки. Они остановились в нескольких шагах, расставив ноги и подняв уши, как бы выжидая, что он предпримет. Реммельгас даже немножко испугался, трудно было угадать, что замышляют против него эти шумные существа, ростом чуть не с теленка. Но у Стрелы и Молнии не было злобных намерений. Просто их не взяли с собой в лес, несмотря на все их заискиванье, и они скучали. Они быстро освоились с лесничим, и тут-то началась потеха. Подняв хвосты трубой, собаки носились вокруг Реммельгаса, приносили брошенные им щепки, перепрыгивали через палку и в знак дружбы пытались лизнуть его в лицо своими длинными розовыми языками.
Внезапно собаки пустились во всю мочь к хлеву. Из-за его угла крадущейся походкой вышел коричневый зверек, вытянув плоскую голову с маленькими ушами. Казалось, что собаки с налету собьют с ног выдру, но Кирр оскалила белые острые зубы, и собаки отскочили в сторону. Конечно, больше чем зубы выдры их удержала от нападения на речную хищницу длительная выучка, которая заставила их усвоить, что за дружбу с Кирр хозяин ласкает их, а за вражду жалует плетью и лишением пищи.
Кирр прошествовала к дому, не обращая ни малейшего внимания на тявкающих собак. Она и Реммельгаса как будто не замечала, но едва лесничий шагнул к выдре, как та остановилась и взгляд ее продолговатых глаз скользнул по нему. Как все дикие звери, она не смотрела человеку в глаза.
— Кирр, Киррушка! — позвал Реммельгас. Он и понятия не имел о том, чем привлечь выдру, но ему очень хотелось, чтоб Кирр подошла и уютно устроилась на его коленях, как вчера на коленях Анне. Он сел на ступеньку и, похлопывая себя по ноге, повторил: — Кирр! Киррушка! Прыгай сюда! Хоп!
Выдра не уходила, но и не подходила. Собаки наблюдали за обоими, застыв на месте и подняв уши торчком. Лесничий догадался, что им не раз приходилось стоять так, наблюдая, как приручают выдру. Он продолжал свои попытки.
— Ну, Кирр, иди же! Хоп-хоп!
Но хвостик выдры даже не шевельнулся. Она, по-видимому, обдумывала, как проскочить мимо назойливого чужака в дом.
Реммельгас потерял терпение и повелительно крикнул:
— Ну, полезай же наконец, речная разбойница!
Зверь не привык к тому, чтоб на него кричали, он плотно прижался к земле, готовый каждую минуту удрать. Но тут он услышал что-то гораздо более важное, повернулся и стрелой пустился к лесу, а по пятам за ним, тявкая, помчались Стрела и Молния.
Анне возвращалась из лесу почти бегом. Щеки ее горели. Она держала в руках снятый с головы платок, полы ее расстегнутого пальто развевались. Реммельгас встал и, вспомнив о вчерашнем, вновь почувствовал себя неловко. Анне дружелюбно кивнула ему:
— Доброе утро! Удалось заснуть… после вчерашней ссоры?
— Ссора — это, пожалуй, слишком сильно сказано…
— Все-таки. Едва ли вас когда-нибудь так ругали и в глаза и за глаза, как вчера, — рассмеявшись ответила девушка.
— Да, пожалуй… — согласился Реммельгас. — Но признайтесь, что и вы никогда еще так не попадали впросак, как вчера?
Анне не стала спорить. Она наклонилась к выдре, юлившей у ее ног, сказала лишь раз «хоп», после чего та молнией взобралась к ней на плечо и нежно обвилась вокруг шеи.
— Какой невежливый зверек! — проворчал Реммельгас. — Уж я приглашал, приглашал его к себе на колени, а он только глядел на меня исподлобья.
Анне погладила блестящую шкурку выдры.
— Кирр разборчива…
— Вы и в самом деле все тут колдуны…
— Вы уже прослышали о нашем прозвище?
— Да. И теперь, попав к вам, склонен думать, что оно соответствует истине…
Они вошли в дом. Сняв пальто, Анне быстро принялась наводить порядок на плите и на кухонной полке, рассказывая при этом:
— Да, прозвище это нам дали, пожалуй, не без основания. Моего отца давно уже окрестили старым сурруским колдуном, а теперь и меня порой зовут колдуновой дочкой. Только колдовства тут никакого нет, просто отец изучил свойства растений и умеет их использовать. Он знает, какую настоять траву на случай болей в груди, чем натираться от ревматизма, что класть на свежую, а что на старую рану. Сейчас больные все реже обращаются к помощи сурруского колдуна, а вот во время оккупации наш дом был скорей аптекой или лазаретом, чем лесной сторожкой. Невеликая это премудрость. Тут ровно ничего нет таинственного, отец готов каждому объяснить, что и как, он и делал это не раз, да люди такие беспамятные — они забывают название трав, забывают даже, как они выглядят, и все страшно путают. Узик они принимают за арнику. Не могут отличить купырь от лесного дудника. Им нужен голубой лютик, а они собирают иван-да-марью. Такие странные люди! Ведь даже слепой увидит разницу между тем и другим, настолько она велика, правда?