— Вот как хорошо, — с доброй усмешкой сказала тетушка Забира. — А то чуть не утонула в слезах.
— Прости, тетушка Забира, я виновата перед тобой. Хоть и не сомневалась, что у тебя добрая душа, во горе свое не открывала полностью. Если обидела, прости…
— Не извиняйся передо мной, Гаухар. Хочешь — рассказывай, не хочешь — без того проживу. Ну а если доверие окажешь мне — спасибо. В трудный час надо поддержать друг друга.
— Понимаю, тетушка Забира, понимаю!
— Не смущай меня, Гаухар, не нахваливай, будто какие-то там мудрые слова говорю. Я ведь что взбредет на язык, то и брякну. А о твоих сердечных делах вот что скажу: развод мужа с женой дело хотя и житейское, но не простое. Тут можно потерять себя. Однако для того и дана тебе голова, чтобы держалась на плечах. Уронишь — никого не удивишь, только себя унизишь.
— Трудно переносить обиду, тетушка Забира. Еще никто меня так не оскорблял.
— Плюнь ты на это. Гадкий человек не может унизить хорошего, ему сил не дано на это.
Гаухар с удивлением и благодарностью взглянула на тетушку Забиру, и ей стало как-то теплее. Оказывается, не следует скрывать от добрых людей свои тяжелые переживания. Такие люди не роют ямы на твоем пути, а стараются переложить на собственные плечи часть твоего горя.
— Покойница мать, — продолжала Забира, — завещала мне: «Пойдешь в одиночку — путь долгим покажется, особенно в гору. А вдвоем так и катишься, будто к лаптям приделаны колесики…»
Эта размеренная, негромкая речь как бы убаюкивала Гаухар, Голова ее стала клониться в дремоте, — уже много вечеров и ночей благодатный сон не слетал к изголовью Гаухар. Вдруг она вскинула голову, словно опомнилась:
— Тетушка Забира, время-то почти двенадцать часов!
— Вот и ложись, Гаухар. Устала небось, да и нездоровится. Сон — лучший лекарь. Я сейчас закончу уборку и тоже лягу.
На столике возле кровати Гаухар свет погас. Тетушка Забира недолго хлопотала на кухне, стараясь не греметь посудой. Вскоре и кухню скрыла темнота. В сон и в тишину погрузилась изба. И все же за полночь Гаухар проснулась. Долго мучилась в каким-то полубреду и лишь перед рассветом опять забылась. Неожиданно услышала над собой голос тетушки Забиры:
— Вставай, Гаухар, в школу опоздаешь.
Гаухар открыла глаза, будто и не засыпала. Взглянув на часы, заторопилась:
— Оказывается, день белый!
— Зато отдохнула.
— Плохо. Голова будто каменная.
— Ничего, понемногу наладится сон, — успокаивала Забира. — А сейчас напейся чайку — вот и прояснится в голове. Иди умывайся, я налила в кумган теплой воды.
Через какие-то полчаса Гаухар вышла на улицу. Буран утих, посветлело. Только гребнистые сугробы напоминали о ночной метели. Приятно было ощущать, как ноги, обутые в теплые валенки, погружаются в мягкий, пушистый снег. О вчерашнем тяжелом дне не хотелось ни вспоминать, ни думать. В сердце все еще чувствовались приступы тревоги, они были как последние клочья облаков на яснеющем небе.
8
Ни вчера и ни сегодня, а спустя какое-то время Гаухар стала по-настоящему приходить в себя. Время, хоть и не спеша, все же исцеляло ее. Этому помогало общение Гаухар с детьми. Она радовалась тому, что ее теперь опять тянуло в класс. И ребята, как прежде, оживлялись, увидев в дверях учительницу. Происходило, как бы второе их знакомство с Гаухар. Она и этому была рада, верила, что ее искренность, сердечность вернут расположение ребят.
Этот процесс «вторичного сживания», как Гаухар говорила себе, совпал с декабрьскими «поворотами», когда затяжные темные ночи стали убывать во времени, а дни начали удлиняться. Светлых часов становилось все больше, и этот свет как бы проникал в душу Гаухар; с надеждой она ждала весенних ручьев, которые должны освежить ее сердце.
Теперь Гаухар с прежним, вернувшимся увлечением торопилась по утрам в школу. Во время уроков чувствовала подъем, на щеках у нее играл румянец. Она и в учительской держалась более общительно.
Давно установлено, что восприимчивость и активность учеников на занятиях, даже их резвость на переменах во многом зависят от настроения, от внешнего вида преподавателя. Гаухар знала это и радовалась, что у нее появилось желание следить за собой; Она чувствовала прилив сил и бодрости, когда наблюдала за игрой ребят, слушала ил звонкие, возбужденные голоса.
Ей и раньше доставляло особое удовольствие смотреть на неразлучных друзей — на девочку Зилю и на мальчика Акназара. Они сидели рядышком на первой парте, как усадила их прежняя учительница Лямига. В играх они всегда были вместе, и Гаухар ни разу не замечала, чтоб ребята ссорились. Акназар трогательно покровительствовал Зиле, не давал ее в обиду. Перед болезненным кризисом своим Гаухар не успела как следует познакомиться с их домашним бытом. Она знает только, что Акназара растит мать, а отца мальчика, кажется, не видел никогда, — во всяком случае, не помнит его. У Зили мать и дедушка, отец погиб от несчастного случая на стройке. Живут ребята по соседству, часто бывают друг у друга.