Бамби! Они опять увидели его. На этот раз – в окне приземистого домика с облупившейся штукатуркой. Он стоял и беседовал с человеком, которого встретил нынче у цирка. Только человек этот был сейчас простоволос, и мальчики поняли, что это отец Бамби – так он похож на него лицом, столь же щедро размалеванным солнцем. И еще чьи-то очень знакомые черты были в этом человеке. Открылась дверь. В комнату вошла девочка. Тэйка?! Или показалось? Неужели их одноклассница Тэйка живет здесь, на улице Жареных Уток?
— Ай-яй-яй, нехорошо подглядывать! — раздался за их спинами старушечий голос, и они вмиг отлетели от окна. А когда опять прильнули к нему, поняли, что ошиблись. Правда, девочка сидела теперь к ним спиной, но они разглядели, что ее темно-русые волосы аккуратно собраны в пучок на затылке. А у Тэйки висели косички. Да и не могла Тэйка быть сестрой этого конопатого Бамби!
Облегченно вздохнув, пошли дальше.
А вот совсем голое окно. Из угла в угол по маленькой комнатушке ходит бородатый человек и что-то бормочет.
— Поэт, — узнал Альт. — Интересно, как они получаются у него, стихи?
Только он сказал это, как Поэт, будто услышал его, схватил со стола карандаш и стал что-то быстро черкать на клочке бумаги.
Мальчики замерли. Стол Поэта на их глазах терял форму, расплывался и постепенно превратился в нечто непонятное. Белый лист бумаги вздрогнул, колыхнулся и… поплыл по столу, который теперь уже был вовсе и не столом, а частицей чего-то большого, плавно перекатывающегося и глухо грохочущего. И мальчики увидели – не лист плыл по столу, а маленькая лодчонка качалась на волнах. А над ней кружили чайки – давние обитатели этой улицы. Так вот откуда они берутся – их придумывает Поэт!
Вот он подбежал к окну. Близнецы едва успели отскочить, как рамы с шумом распахнулись, и птицы с радостным криком вылетели на волю.
Окно захлопнулось, свет в нем погас. Тут же померкли фонари на улице. Стало темно. Братья схватились за руки. Знакомый рокот нарастал, звучал отчетливей, громче. Повеяло прохладой. Зашелестел ветер в ветвях деревьев.
— Оно совсем близко, — прошептал Чарли. — Я даже чувствую на лице его дыхание. Все-таки оно там, — кивнул он в сторону Пустыни.
— Смотри, — воскликнул Альт, запрокинув голову.
Над улицей Жареных Уток низко замерцали звезды. Они застряли в верхушках тополей, опустились на крыши домов. Казалось, кто-то тихонько раскачивает их, и они тоненько позванивают.
Из домов медленно выходили люди и молча смотрели вверх. Они долго стояли, вслушиваясь в призрачный звон звезд и гул невидимого прибоя.
Но вот словно вспугнули кого-то: опять вспыхнули фонари. Звезды робко растаяли. Плеск волн исчез. Люди разбрелись по домам.
— «Тот, кто живет на улице Жареных Уток, видит звезды и слышит море каждую ночь». Вот что хотела сказать тетушка! — догадался Чарли.
— Ну и ну! — восхищенно выдавил Альт, не вполне очнувшись от увиденного.
— Переночуем здесь! — решил Чарли.
Альт на миг заколебался: — А нас не будут искать с полицией?–
Но уже в следующую минуту, дрожа от возбуждения и ночной прохлады, забрался вслед за Чарли под галантерейный навес. Мальчики устроились поудобней и уснули.
Дзинь-дзень! Дзинь-дзень!
По улице Жареных Уток шагал долговязый человек, одетый так странно, что на него оглядывались. Штанины его розовых брюк в клетку украшала причудливая бахрома из десятка крохотных бубенцов, которые мелодично позванивали. Ярко-красная рубаха с пышными воланами на рукавах придавала человеку сходство с большой диковинной птицей, а оранжевые шлепанцы на босую ногу пугали своим неприличием.
Пипл ловил на себе изумленные взгляды и нарочно замедлял шаг. Из буйного пламени его волос пробивались толстые, грубо вылепленные уши, а грустные глаза на некрасивом лице словно кто обвел тенями усталости.
Эти уши и глаза были слишком чуткими стражами и доставляли своему хозяину много хлопот. Но сейчас они с удовольствием улавливали в скучных лицах прохожих любопытство. Отчего бы и впрямь не одеваться весело и оригинально? Грудь вперед! — приказал он себе. — Каждый шаг – вызывающее «дзинь-дзень!». Эй, полисмен, захлопни челюсть – отвалится! Осторожней, барышня, споткнетесь! Трак! Ну вот видите, я предупреждал: смотреть надо под ноги, а не на меня. Что, молодой человек, любопытно, где это я отхватил такие сногсшибательные брюки? Последний крик моды? О, нет. Последний крик сердца. Через пару лет такой наряд не сыщешь и в музее. Смотрите и запоминайте: перед вами клоун. Последний клоун Сондарии!
Что-то случилось с Пиплом, когда после репетиции он задержался у клетки только что привезенных лошадей. Клоун разглядывал этих редких животных, и вдруг ему ужасно захотелось вскочить на спину одному из них и врезаться в унылый поток машин. То-то поднялся бы переполох! Впрочем… Тут он прищурил правый глаз, как бы со стороны оглядывая себя.
— Впрочем, можно и без лошади! — весело проговорил он и не успел опомниться, как ноги вынесли его из цирка.
И вот теперь он шагал по улице Жареных Уток в своем цирковом костюме под прицелом множества глаз и бормотал песенку собственного сочинения:
Будь его воля, Пипл назвал бы эту улицу как-нибудь иначе, потому что жареное не было тем главным, что отличало ее от других площадей и проспектов. Например, был тут домик, внушающий надежду и веру в лучшее: «Музей Красоты».
И еще одно здание, похожее на гигантскую шляпу, выделяло эту улицу среди прочих: цирк. Правда, в его шутовской архитектуре скрывалась насмешка над теми, кто каждый день приходил сюда и работал до седьмого пота, порой рискуя жизнью. Но, чего там, цирковой народ привык и не к такому…
Пипл пошарил в карманах и разочарованно щелкнул языком: деньги остались в другом костюме. Оглянулся по сторонам, глубоко вдохнул насыщенный ароматами воздух, и ноздри его вздрогнули. Он почувствовал, как по телу разливается тепло, точно хлебнул доброго вина – воображение выручило и в этот раз.
Он долго стоял, думал и глубоко вдыхал уличные запахи.
— Ну вот и пообедал, — наконец бодро сказал он и вздрогнул: пронзительный свист и хохот обрушились на его рыжую голову. Клоун и не заметил, как очутился в плотном кольце пляшущих мальчишек. Такое возможно было лишь на улице Жареных Уток.
Сначала дети молча, с разинутыми ртами, разглядывали смешного человека, который шумно потягивал носом, гладя свой тощий живот. Когда же этот чудак сообщил, что пообедал, их прорвало. Они засвистели, завопили, загоготали, хватаясь за бока и тыкая в него пальцами:
— Сумасшедший! О-ля-ля! Мозги набекрень – чепчик надень!
Клоун неуклюже затоптался на месте, вытаращил глаза и, присев на корточки, свирепо зарычал:
— Ррр! Кого бы выбрать на десеррт?!
Задиры с визгом разлетелись. Только один смело метнулся к нему и, рванув звенящую бахрому штанины, с треском выдернул несколько бубенцов.
— Ах ты, щенок! — Пипл погнался за мальчишкой. Надо проучить этого наглеца. Но попробуй, догони! Чешет, как цирковой заяц, когда того выпускают из клетки поразмять лапы. Еще… Еще немного. Ага, застрял в толпе! Оглядываешься? Напрасно! Вот я тебя схвачу сейчас! Будешь знать, как портить парадный костюм клоуна!
Он сгреб мальчишку в охапку, втолкнул в видеофонную будку и, захлопнув дверь, прислонился к ней спиной.
— Тири, бумба-рири, — запел он, упираясь ногами в землю, чтоб сдержать напор рвущегося на волю узника. Мальчишка яростно колотил в дверь каблуками, барабанил по стеклу. Он что-то кричал и чуть не ревел с досады. Но вот, наконец, притих. — Бурим-бум-бум, — прогундосил клоун и замер. — Что за чушь! — бормотнул он, вытаращив глаза: его пленник, как ни в чем не бывало, стоял перед будкой и пристально смотрел на него.
— Кто ты? — Пипл схватил его за руку. — Только мой учитель, знаменитый Алямс, мог проходить сквозь стены!