Гошка обессиленно прислонился к стене и беззвучно заплакал. Потом ринулся было к двери. Но мать удержала его.
— Ладно, сынок. Может, все и поправим. Куплю завтра на базаре других поросят и пущу их в ваш закуток. Никто ничего и не узнает.
Уложив детей спать, Александра поздно вечером отправилась к брату.
Семья Кузяевых заканчивала ужинать.
— Вот хорошо, что зашла. Ждал я тебя, — поднимаясь навстречу сестре, заговорил Ефим и провел ее в соседнюю комнату. — Ну, что там?
Александра торопливо рассказала, что из затеи с подарками ничего не вышло. Надо, видно, пока не поздно, купить поросят и пустить их в закуток.
— Неподкупный, значит, Гошка, передовой, — раздраженно фыркнул Кузяев. — Вот же дите навязалось на нашу шею. Да и ты хороша! Родного сына не могла приструнить. Всыпала бы ему пару горячих — шелковым бы стал, покладистым.
— Куда там! Чуть на ремень глянешь, а он грозится: «В интернат сбегу!» — пожаловалась Александра. — Вот и думай тут. Давай-ка деньги-то, Ефим. Завтра на базар поеду. А не купим поросят — нам же с тобой хуже будет. Гошка — он такой: от своего нипочем не отступится.
— Поздно уже покупать, Александра, — помолчав, сказал Кузяев. — Засекли нас.
— Как это засекли?
— А вот так. Сегодня ко мне новый председатель заходил, про ребячьих поросят спрашивал. Как, мол, их здоровье. Ему, оказывается, дочка с Борькой Покатиловым обо всем доложили. А завтра Карасев смотреть шпитомцев придет.
— Это кого же смотреть-то? — ахнула Александра. — Одного Черныша в пустом закутке. Что ж делать-то, Ефим?
Кузяев поскреб в затылке, задумался.
— Вот и смекай, сестрица. Залезли мы как рыба в мотню — назад не подашься. Придется, как видно, твоего совета держаться — виниться надо.
— И впрямь, Ефим. Ну, взыщут с нас, наказание понесем, а все на душе легче будет.
— Только, чур, с условием, — заметил Кузяев. — Виниться тебе одной придется, а меня не замай.
— Это как же одной? — оторопев, поднялась Александра. — Что-то я в толк не возьму. Поросят же ты надумал продавать, а не я. Да еще обманул меня, сказал, что они больные.
— Тихо ты, не шуми! — остановил ее Кузяев и покосился на окна. — Садись вот и слушай. Кто ты есть такая? Женщина вдовая, многодетная, рядовая колхозница. Покаешься, слезу пустишь, скажешь, что бес попутал, бедность заела — с тебя и взятки гладки. Пожурят, поругают, а потом пожалеют и простят. А ежли до меня дело коснется... Начнут, скажем, с ребячьих поросят, а докопаются до такого, что Кузяеву несдобровать.
— А ты бы, Ефим, темнил да хапал поменьше, — в сердцах вырвалось у Александры. — Да и Митьку не приучал бы к этому...
— Эк, слова-то какие, — поморщился Кузяев, — Да если хочешь знать, от этого темнения и тебе немало перепадало. Кто тебя с ребятишками подкармливал? Кто тебе деньги давал взаймы, кто корма для коровы подбрасывал? На свои кровные трудодни ты не очень бы разжилась.
Александра сидела опустив голову. Что можно было возразить? Все это так: Ефим уже давно помогал ей, опекал ее семью. Вначале ей казалось, что он делал это от доброго сердца, из своих личных сбережений, и только за последнее время Александра стала понимать, что Ефим не стеснялся запускать руку в колхозный карман и вел себя под стать Калугину.
— Ты не молчи, не молчи! — прикрикнул на сестру Кузяев. — Я ж дело говорю. Лучше одной тебе пострадать, чем нам обоим вляпаться. Да если хочешь знать, я от этих шпитомцев и отказаться могу. Поросятами я не торговал, на базаре меня никто не видел.
— А Никитка в чайной.
— Это не в счет. Он и пикнуть не посмеет, — отмахнулся Кузяев. — Словом, я Карасеву так и могу сказать: знать, мол, ничего не знаю, все это дело рук одной Шараповой.
— Вон ты какой, братец, — подняв голову, шепнула пораженная Александра.
— Да уж такой, — ухмыльнулся Кузяев. — Ладить так ладить, а супротив меня не становись.
Но потом он спохватился и принялся убеждать Александру, чтобы она особо не тревожилась. Он ведь ей человек не чужой и всегда сумеет выручить ее из беды.
— Помоги и ты родному брату, не пихай меня в яму, — умоляюще зашептал Кузяев. — Сама знаешь, надоело мне во вдовцах ходить, женился я, хочу семьей пожить, чтоб все по-хорошему было. А если меня в суд потянут, как вот Калугина, что молодая жена скажет? Повернется да уйдет. А с Митькой что будет?
— А сможешь ли по хорошему-то, Ефим? — недоверчиво спросила Александра.
— Вот как сестре родной обещаю... Ради нашей покойной матушки... Кончил я с калугинскими замашками. Слова худого обо мне не услышишь...
Александра тяжело вздохнула. Кузяев достал пачку денег и осторожно сунул сестре в руку.