Мальчишки повалились на землю. Митяй попытался вырваться и встать налоги, но Гошка вцепился в него, как клещ, и не давал подняться. Митяю ничего не оставалось, как только дубасить его по плечам и по голове.
«А все равно не выпущу, — упрямо думал Гошка, катаясь с Митькой по влажной траве. — Только бы по носу да по глазам не бил». Он все теснее прижимался к Митькиной груди и время от времени истошным голосом выкрикивал свое спасительное: «Караул! Помогите!»
А по соседству, в корзине, будто тоже зовя на помощь, визжал поросенок.
И помощь наконец подоспела.
Из темноты вынырнула Елька, а вслед за ней дед Афанасий и Александра.
— Ой, да они ж всю траву прикатали, — вскрикнула Елька и, выхватив у сторожа колотушку, застучала над головой барахтающихся мальчишек. — Вставай, Митяй! Попался ты нам! Теперь все равно никуда не денешься!
СПЕКТАКЛЬ НЕ УДАЛСЯ
Дед Афанасий, Александра и ребята привели Митяя в правление колхоза. Сюда же были доставлены и вещественные доказательства — похрюкивающий поросенок и кастрюлька с овсяной кашей.
Увидев на свету измазанных землей и зеленью Митяя и Гошку, Александра только всплеснула руками и бросилась к сыну.
— Изувечил он тебя?
— Да нет... Я ему не очень-то поддавался. Мы больше по траве катались, — успокоил Гошка, хотя голова у него и побаливала.
— Ну и ну, — развел руками Николай Иванович, узнав от Ельки о том, как Митяй прикармливал лагерных поросят и потом крал их. — Всех, значит, наших сторожей и хозяев обвел. Я-то думал, какой-нибудь дошлый дядя орудует, а тут мальчишка, школьник. Так сколько же ты поросят на кашу приманил? И где они теперь?
— Ничего не скажу, — хрипло выдавил Митяй. — Хоть режьте меня, хоть жгите! — Втянув голову в плечи, он сидел перед столом председателя на длинной скамейке и волчонком поглядывал на собравшихся.
— Что же нам делать с тобой, молодой Кузяев? — вздохнув, спросил Николай Иванович.
— А что ж делать? — подал голос дед Афанасий. — Отправить завтра в милицию, и вся недолга. Малый хоть и беспаспортный, а управа на него должна найтись. В колонии пусть поживет, ума-разума наберется.
— Обождите вы с колонией, — с досадой сказала Александра, поглядывая на дверь. — У него же отец есть. Я его предупредила, сейчас зайти должен.
И верно, широко распахнув дверь, в правление вошел старший Кузяев.
Он был лохматый, босой, в нижней рубахе, как будто бы только что поднялся с постели. В правой руке он держал свернутый колечком широкий солдатский ремень.
— Та-ак, — протянул он с порога. — Достукался, значит, дошел до ручки. Ворюгой заделался. Всю нашу семью опозорил. — Кузяев подошел к сыну и, схватив его за плечи, потряс ремнем. — Теперь пощады от меня не жди, три шкуры спущу!
Александра не сводила с брата глаз. Что-то фальшивое, ненастоящее почудилось ей во всей этой сцене. Ефим выходил из себя, бушевал, потрясал ремнем, а Митяй сидел как ни в чем не бывало. Он только отвел руку отца и отодвинулся на другой конец скамейки.
«Уж опять не сговор ли, не обман ли какой?» — подумала Александра, вспомнив, как недели две назад вечером к ней зашел Ефим.
«Ну, сестрица, видел я сегодня твой лагерь, — заговорил он, дождавшись, когда ребята вышли из избы. — Ты богачка теперь, миллионерша. Как там дальше все пойдет — дело, конечно, темное, но пока своя рука владыка, жить можно припеваючи».
«Как это припеваючи?» — насторожилась Александра.
«А так, скажем... Один боровок сбежал неизвестно куда, другой — приболел, третьего — в толчее придавили. Вот и списывай их по акту. Да нет-нет, — поправился Ефим, заметив протестующий жест сестры. — Не для себя, конечно! Ты в мое положение войди. — И он принялся рассказывать о том, как пришлось спасать из беды Полину и залезть в долги. — Выручи ты меня по-родственному, удели с десяток поросят на продажу. Все равно, сестрица, тысячную ораву в лагере никто не учтет толком».
«Ты... ты и думать об этом не смей! — Побледнев, Александра поднялась с лавки. — Хватит мне и того, что со шпитомцами меня опозорил. Иди, Ефим, не сбивай ты меня!»
Она подошла к окну, распахнула раму и позвала Гошку, Клаву,и Мишку, гулявших на улице, ужинать.
— Ты, Ефим, не лютуй, — остановила его сейчас Александра. — Ремнем человека не выучишь. Шкуру спустишь, а горб на душе так и останется.
— Я Митьке и душу вытрясу, шелковым станет! — погрозил Ефим.
— А может, дело-то и не в Митьке? — заметила Александра.
— Обожди, Кузяев, — неожиданно раздался чей-то голос. Все оглянулись. У порога стоял дядя Вася. Рядом с ним неловко переминались с ноги на ногу Ульяна с Никиткой — никто в правлении не заметил, когда вошли Краюхины.