Адод Элсанов, который был посмелее своего коллеги и лучше говорил по-русски, спросил гостя:
— Господин полковник, скажите, пожалст, не Зелимхан ли помер? Полковник, хотя и знал, что умерли племянники Гушмазуко, а не Зелимхан, желая позабавиться, небрежно ответил:
— Точно не знаю. Но какая разница, если шайка поубавилась,— и он махнул свободной рукой: дескать, хватит об этом.
Адод пристально поглядел на подавленного махкетинского старшину и, стараясь улыбнуться, еле слышно произнес:
— Ничего, пусть даже их освободят, но жить Гушмазукаевым мы здесь все равно не дадим.
Говда, хорошо знавший, что отвечать за оскорбление семьи Гушмазуко придется прежде всего ему и его сыну Успе, не успокоился, услышав кичливое заявление Адода. Он сидел молча, уставившись в пол. Затем Говда повернулся к Адоду и проверил, выпил ли он свой бокал. Сам Говда вообще-то не пил. Но что только не сделаешь ради пристава Чернова, который был для махкетинского старшины самым большим начальником. И, заискивающе улыбнувшись Чернову, Говда опрокинул полную чарку с вином.
Гости, изрядно охмелевшие от крепкого червленского вина, оживленно разговаривали. Только Адод думал все про свое: «Разница в том, кто погиб из Гушмазукаевых, конечно, есть. Знай господин полковник сыновей Гушмазуко, он бы сам понял это». А вслух тихо спросил:
— Говда, слышишь? Интересно бы знать, кто же все-таки из них там умер?
— Где? — не понял Говда.
— Да из сыновей Гушмазуко, — ответил Адод, и кадык у него дернулся, словно он с трудом проглотил кусок мяса.
— А умер ли из них вообще кто-нибудь, Адод?
— Он говорит, что умерли.
— Кто говорит?
— Полковник.
— Так он и заступится за нас. Мы ему нужны!..
Выпучив покрасневшие от хмеля глаза, Говда неожиданно вскочил и, с трудом выговаривая русские слова, начал бормотать:
— Господин полковник, моя есть махкетинский старшина Говда... Ты не волновайся, тут против твой закон никто восставать не будет... А кто будет, я вот этим! — и он схватился за серебряную рукоять своей шашки.
— В присутствии его высокоблагородия не сметь дотрагиваться до оружия! — прикрикнул на него один из сидевших за столом офицеров. — А то я живо найду для тебя другое место, дурак.
Старшина растерянно посмотрел на офицера и опустился свое место.
В это время со двора донесся многоголосый шум. Можно было различить отдельные чеченские фразы:
— Пусть выйдет полковник!
— У нас есть разговор!..
— Надоело! Сколько можно терпеть!
— Это что еще за крики? — вскинулся начальник округа, и тотчас один из офицеров вскочил из-за стола и опрометью бросился вон. Через какую-нибудь минуту он вернулся.
— Господин полковник, это крестьяне из окрестных сел, они хотят видеть вас, — отрапортовал офицер, вытянувшись по стойке «смирно».
— Что им нужно от меня? — Сытое и самодовольное лицо полковника дернулось, но синевато-водянистые глаза смотрели сонно.
— Жалуются на старшин. Налоги, дескать, велики...
— Хватит, довольно! — заорал полковник и повернулся к Чернову. — Чтобы я больше не слышал этого крика! Сейчас же уберите их из крепости! — Он решительно поднялся из-за стола и вышел в другую комнату.
— Сейчас же будет исполнено, ваше высокоблагородие, — козырнул Чернов и в сопровождении старшин и офицеров выскочил во двор.
* * *
Нет, не желание выслушивать жалобы крестьян или пресечь произвол пристава привели полковника Дубова в Ведено. Приближалось жаркое лето, предстоял выезд с супругой из душного Грозного куда-нибудь на берег Черного моря, для чего нужны были деньги. Вот и приехал он в свои владения за очередными поборами с подчиненных. А тут еще в кругу начальника Терской области ходили слухи, что Ведено отойдет от Грозного, выделится в самостоятельный округ, потому и надо было не прозевать собрать с веденцев, быть может, последнюю дань для нужд капризной хозяйки дома.
Из таких поездок, а тем более от Чернова, полковник не возвращался пустым. Зная об этом, Дубов, удалившись в кабинет пристава, тотчас выдвинул из-под стола свой кожаный чемодан и открыл его. Как он и ожидал, там лежали две пачки сторублевых бумажек. Он с удовлетворением улыбнулся, закрыл чемодан и отошел к высокому окну.
Жалобщиков не было слышно, их прогнали стражники. Дубов знал, как это делается, он был опытный человек, и местные нравы были ему хорошо знакомы. Линия его поведения была сформулирована четко и ясно: твердость, без малейших поблажек по отношению к слабым, а с немногими сильненькими можно и поиграть в некую приятную, в общем, игру: уважение к горским обычаям и все такое прочее.