— Говорю же, я Зелимхан из Харачоя, — повторил растерявшийся вор.
— Опусти ружье, подлец... — тихо сказал харачоевец и замахнулся плеткой. — Я — абрек Зелимхан! А ты откуда такой взялся? Говори!
Поняв, в какое опасное положение он попал, вор опустил берданку, лихорадочно соображая, как бы ему благополучно унести ноги.
— Говори, самозванец, откуда ты взялся? — потребовал Зелимхан, хлестнув его плеткой.
— Какой тебе толк от моей смерти? Возьми волов и отпусти меня с миром, — взмолился вор. — Вот и коня моего отдам... — он проворно спешился.
— Нет, — ответил Зелимхан, — сперва извинись перед хозяином волов. Расскажешь нам, почему решил воровать и грабить под чужим именем. А там уже посмотрим.
— Пощади меня, — умолял вор. — Клянусь перед аллахом и тобой, что не позволю себе ничего такого.
— Нет, не верю я клятвам грабителя, — резко сказал абрек. — Иди вперед и гони волов, а не то пристрелю как собаку, — и он толкнул долговязую фигуру стволом винтовки.
Неожиданное и ошеломляющее зрелище вскоре предстало перед глазами крестьянина. По-прежнему одиноко сидел он на своей арбе, когда из-за поворота дороги показались его волы, которых покорно вел тот самый человек, что незадолго до этого отнял их у него. А за ним верхом следовал давешний всадник с винтовкой в руках.
— Ошибся я, прости, — выдавил из себя самозванец и протянул крестьянину свою берданку.
— А теперь скажи нам, кто здесь Зелимхан из Харачоя? — спросил абрек.
— Ты, — ответил вор, виновато опустив голову.
Крестьянин стоял, разинув рот, не веря своим глазам и не зная, что делать.
— А теперь скажи, кто ты такой и откуда родом? — грозно спросил харачоевец, положив свою тяжелую руку на плечо самозванца.
— Прошу тебя, не заставляй меня делать это, — взмолился тот.
— Говори сейчас же, грязный ишак, иначе мигом выпущу тебе кишки, — Зелимхан схватился за рукоять кинжала.
— Хорошо, хорошо, — забормотал вор. — Я из Шали, зовут меня Цёмалг, а винтовку мне дал веденский пристав, и еще он велел называть себя Зелимханом...
Вдруг абрек приложил руку ко лбу, словно пытаясь вспомнить что-то очень далекое.
— Постой, постой... — промолвил он. — Я же тебя знаю... Ты сидел в грозненской тюрьме? Ну да, десять лет назад... Ты конокрад?
— Да, конокрад. И в тюрьме сидел.
—Теперь все вспомнил, — сказал Зелимхан, смеясь.
Но тут вдруг произошло неожиданное: крестьянин будто пробудился ото сна.
— Да будет проклят отец, породивший тебя, — заорал он и, схватив дубину, лежавшую на арбе, бросился на конокрада.
— Подожди, — удержал его Зелимхан и, обернувшись к конокраду, сказал:
— Вот что, если я еще раз услышу о твоих проделках, то повешу на первом попавшемся суку. Понял?
Вор стоял молча, всем своим видом выражая полную покорность.
— А теперь прочь отсюда! И на глаза мне больше не попадайся. А коня своего можешь забрать...
Когда вор уехал, Зелимхан сказал крестьянину:
— Прости мою горячность. Ты сказал, что едешь с похорон. Да благословит аллах покой умершего, да сделает он всю твою последующую дорогу счастливой, — это было обычное соболезнование.
— Да будет доволен тобою бог, — отвечал тот. — Случилось большое горе, много наших погибло...
— Где это случилось? — спросил абрек, садясь на коня.
— В Грозном убили их. Говорят, это сделали пьяные казачьи офицеры ради забавы. Всего убитых тринадцать человек, большинство из аула Гойты и Урус-Мартана.
— Тринадцать человек, — пробормотал харачоевец тихо, будто разговаривая с собой. — Аллах заступится за них. Ну, счастливой тебе дороги, — абрек подал крестьянину руку и тронулся в путь.
— Спасибо тебе, Зелимхан! Стой, ты забыл винтовку этого вора, — окликнул его крестьянин, только сейчас увидев берданку.
Придерживая коня, абрек обернулся и сказал:
— Как тебя зовут?
— Я Шаби из Катар-Юрта.
— Другой раз, Шаби, не принимай каждого встречного за Зелимхана, а винтовку оставь себе, — и харачоевец тронул коня.
* * *
Отдохнуть у Зоки Зелимхану не пришлось, да и Аюба он не увидел здесь.
В тот самый вечер, когда харачоевец в Нилхое беседовал с Эльбердом, в ауле Новые Атаги казаки окружили дом, в котором спал его молодой друг. Зока поведал Зелимхану о трагической гибели Аюба.
— Сто пятьдесят вооруженных солдат против одного сонного... — рассказывал пастух. — Проснулся Аюб, но стрелять не мог: в доме, за спиной у него, были женщины и дети. Аюб выпрыгнул в окно и, отстреливаясь, побежал через сад, но уйти ему не удалось... — старик глубоко вздохнул и добавил: — Говорят, предатель получил за его голову сто рублей серебром...