— Дай ты им, этим детям, повеселиться; я вот, например, люблю, когда они все время в движении, когда они галдят. И вообще знаешь, что я тебе скажу: у твоих ребят слишком уж серьезный вид и орут они не в полную силу; боюсь я, как бы и они тоже не приобрели, когда вырастут, эдакую мину ризничего на лице, которая впору только их папаше.
Дети смеялись до слез, а Антуан даже чуть было не подавился. Это походило на дозволенное неповиновение, на настоящую анархию, и нетрудно было предвидеть, что добром дело не кончится. Гюстав, уже и без того рассердивший мать, когда засунул куриное крылышко в карман своих выходных брюк, попытался заставить собаку выпить стакан красного вина, половину которого он пролил на белое платье своей кузины Люсьены. Гюстав получил свою порцию пощечин, женщины должным образом покричали, но ветеринар был настолько раздражен, что даже не счел нужным скрывать это.
— Если ребенок чувствует, что отец поощряет его, то он, естественно, никогда не остановится.
— Ты хочешь сказать, что я поощрял его лить вино на платье сестре?
— Я не сказал, что ты поощрял, Я сказал, что он чувствует, что его поощряют. Надеюсь, ты согласишься со мной, что прояви ты себя менее снисходительным, этого печального случая не произошло бы.
— Нет, не соглашусь. Ты же сам сказал, что это дело случая.
— Случая, который нетрудно было предвидеть.
— Ты-то сам что, предвидел его?
— Я предвидел, что произойдет нечто в этом роде.
— Да? Ну тогда остается только пожалеть, что твое чутье так подвело тебя несколько дней назад; не случись этого, письмо твое не лежало бы сейчас у Малоре…
Напоминание о промахе в присутствии всей семьи ветеринар воспринял как унижение; его жена, почувствовав, что спор принимает дурной оборот, попыталась успокоить братьев:
— Да тут почти ничего и нет, достаточно будет намылить там, где пятно…
Фердинан с еще пылающими от унижения щеками бросил на свой стакан с вином иронический взгляд и сказал, усмехнувшись:
— О! Нет, это пятен не оставляет!
И почти тут же пожалел о своей усмешке. Оноре, подозревавший Аделаиду в том, что она, когда приходят гости, добавляет в вино воды, намек мгновенно понял. Он спросил:
— Это верно, — то, что говорит Фердинан, — что ты добавляешь в вино воды?
Жена и Фердинан отозвались одновременно.
— Чтобы я добавляла в вино воды! — воскликнула Аделаида.
— Я и не думал говорить ничего подобного! — возразил ветеринар своим востреньким, как спица, голоском.
— Ты так сказал! — возмутился Оноре. — А открыто ты не сказал это только потому, что открыто ты вообще ничего не говоришь! Как был ты иезуитом, так им и останешься, и можешь не делать вид, что каждое утро готов умереть за Республику! И этот твой генерал Буланже тоже такой; что он, скажи мне, собой представляет? Он просто олух в подряснике, набитый четками, и больше ничего! Тысяча чертей, вода в моем вине…
— Уверяю тебя, Оноре, ты меня не понял, я не говорил…
— Так я, значит, ко всему прочему еще и круглый болван. Я не понял и вы ничего не поняли?
Оноре ни к кому не обращался с этим вопросом и не ждал ответа. Последовала пауза, после которой Антуан заявил немного дрожащим от волнения голосом, поскольку он знал, что сказанные им слова не относятся к числу тех, которые можно искупить пятьюстами строчками дополнительного задания:
— Если я правильно понял, то, как мне показалось, отец сказал, что вы добавили в вино воды!
Ветеринар от ярости весь побагровел, А дядя Оноре, оценив принесенную его племянником жертву и то вероятное наказание, которое его за нее ожидало, сделал над собой усилие и не воспользовался полученным преимуществом. Ссора могла бы тут и затихнуть, если бы Фердинан, утративший хладнокровие из-за свидетельства сына, которое он воспринял как предательство, не дал выход своей ярости.