— И с амбара снять? Там крыша только наполовину уложена.
— Снять, снять!
Хотя казалось, все было хорошо в этой беседе, но будто что-то засело в голове у Чернушевича — неприятное, точнее неловкое. Это какая-то скрытая, хмурая ирония в голосе Никифора. «А электричество будет!» — почти вслух подумал он. За ужином Агата сообщила новость: приехал Федор Красуцкий, без левой руки.
— И весь, говорят, как решето!
Чернушевич встал из-за стола, чтобы пойти к Ганне поздороваться с гостем. «Совсем забыл мать!» Но Агата удержала — ночь на дворе, а человек устал, да к тому же больной.
— Семь или восемь ранений!
«Как она легко про это говорит! А если бы это я?!»
— Значит, много горя хлебнул человек.
— У каждого в эту войну было свое горе, — отозвался из-за перегородки тесть.
— Лучше не вспоминать! — вслед за ним вздохнула молчаливая Альжбета, громко, хрипловато.
Только в конце следующего дня смог председатель зайти к Красуцким. Пройдя уже полпути, он круто повернулся, завернул в тестеву хату, снял гимнастерку и надел китель, и когда в лучах солнца сверкнули две медали и два ордена, усмехнулся сам себе в зеркало. Подтянутый. прошелся по улице к Ганниной хате. Миновал подворье. «Уже три пчелиных семьи, — отметил про себя,— молодец старуха!»
Ганны, видимо, не было. Он переступил порог и увидел — у окна, спиной к нему, в поношенной, но чисто выстиранной гимнастерке стоит русоволосый парень. Левый пустой рукав у него засунут за пояс, а правой рукой он что-то держит и внимательно рассматривает. Парень не заметил председателя.
— Что там интересного? — громко сказал Чернушевич, широко шагая к парню. — Пчела?
— Нет! — Парень поднял на вошедшего голубые глаза (лицо было бледное, истомленное, видно, долго лежал в госпитале). — Это — шершень, его называют филант. Он парализует пчел и кормит ими своих личинок.
— И много поедает?
— По шесть пчел на каждую личинку, много! Вы лейтенант Чернушевич? Очень вам благодарен за помощь матери, за рту хату.
— Э, ерунда! — весело ответил Чернушевич, протягивая раненому руку. — С приездом. Придется этого врага пчел уничтожить.
— Он уже мертв. Садитесь, — пожимая протянутую руку, ответил Федор Красуцкий.
Чернушевич сел, а парень продолжал стоять. Должно быть, рядовой, ждет разрешения старшего. Подумав об этом, он спросил:
— Рядовой?
— Гвардии сержант.
— Лет?
— Двадцать третий. С восьмого класса пошел и вот... — Он показал обрубок руки.
— Где потеряли?
— В Венгрии, уже давно. Лежал в госпитале, потом в санатории.
— А выглядите паршиво. Тут надо отдохнуть.
— Не-ет... — Совсем детская улыбка коснулась пухлых губ Федора. — Мне бы хотелось работать, товарищ лейтенант. Мне бы хотелось... — Он не закончил, сел на низкую скамейку у стены, на лицо будто легла тень.
— Не грустите!
Надо было как-то утешить этого парня, но Чернушевич не мог найти нужных слов. Он тоже замолк. Несколько минут в хате стояла тишина. 3а окнами, ярким осенним днем, приглушенно гудели пчелы. Вошла во двор Ганна, вывела из хлева телку и бросила ей охапку травы. Чернушевич видел все это и ждал прихода старой. Но та взялась еще что-то делать.
— Мать ваша пришла!
Федор встал, вышел за порог и крикнул матери, что у них гость.
— Какой гость?! Свой я тут, — поднимаясь навстречу Ганне, засмеялся Чернушевич. — Вчера, мать, поздно приехал, извините, что не зашел.
— Совсем, совсем забыл старую, — мягко упрекнула Ганна Чернушевича. — Заработался,
— Да, мать, и отдыха нету!
На столе появилась начатая бутылка водки, мед. Сколько ни отказывался Чернушевич, но пришлось выпить и попробовать меду. Федор не пил, и мать нет-нет тяжело вздыхала, задерживая взгляд на бледном лице сына. Чернушевич рассказывал о своих планах. Он видел, что Федор слушает его внимательно, и это подбадривало. От мельницы и электростанции мысли перебежали на пережитое...
— Нам бы так строиться, как за границей, — наконец сказал он. — Мне пришлось видеть одно хозяйство, нечто вроде хуторка.
Когда он запнулся, Федор с бледной улыбкой на лице тихо заметил:
— А я там не мог... Все было чужое. Пусть здесь бедное, но свое.
— Правильно, сынок, — ласково сказала мать.
Наконец Чернушевич простился. Идя, он подумал, что Федор не помощник, на него нечего рассчитывать. А он думал хоть счетоводом его взять. Таню пришлось отпустить на учебу. Можно бы Стефана назначить, но самому этого делать не хотелось — как-никак родня. Родня! Он улыбнулся при этом — скорее бы домой. Там ждет Агата, покой, отдых. Как мало отпущено человеку счастья! Стефан — толковый человек, с ним приятно побеседовать, полезно и посоветоваться. Вот к Альжбете никак не может приступиться Юрка... Удивительно, чуть не все время молчит эта женщина, и до сих пор неясно, благосклонно она относится к зятю или нет. Неужели и Агата будет такой молчаливой, хмурой! Чем-то напоминает она рабочего вола...