— Вот, товарищ Харченко,экземпляры растений, которые можно использовать для озеленения центрального сквера.
«С какой мелочью идут!» — подумал Федор, но в следующую минуту эта мысль исчезла сама собой. Федор видел, что Харченко с симпатией относится к старику, расспрашивает, спорит.
— Великий знаток, — сказал он Федору, когда шустрый дедок выкатился из кабинета. — Когда-то присматривал за графским парком, за тем, который немцы вырубили. Отличный был парк! Ничего, мы новые сады и парки насадим.
И еще много приходило разных людей — по хозяйственным, партийным, личным делам. С большинством Харченко беседовал приветливо, только на одного повысил голос:
— Не знаю, чем вы восхищаетесь! Семенной фонд почему не засыпали? Все ваши мероприятия ломаного гроша не стоят, если колхоз останется без семян, а колхозники без хлеба. Пойдите к Иванченко, он с вами поедет в колхоз.
Наконец Харченко вызвал секретаршу и сказал, что прием окончен и он едет в Зеленый Луг. Когда секретарь вышла, он с улыбкой сказал Федору:
— Вот сколько дел!
— И сколько мелочей, товарищ капитан!
— Мелочи... Вся наша жизнь из этих мелочей складывается. .. — заметил Харченко.
Поехали втроем: Харченко, Федор и инструктор райкома, тоже бывший военный. Щедрое осеннее солнце окрасило землю в яркие тона. В обрамлении черно-синих елей возвышаются красные клены. Их листья — словно языки пламени, и удивительно, как это они не подожгли лес. В неподвижной тишине лежит желтое поле, над ним прозрачный воздух, ядреный и такой же спокойный. Проехали крест, а за ним увидели обломки тягача. Может, он и вызвал такие мысли у Харченко.
— Гитлеровцы, — сказал он, — оставили после себя не только следы варварского разрушения, они оставили кое-какой след и в сознании наших людей. Они старались вытравить у наших людей чувство коллективизма, свободы, социалистических принципов. Народ выстоял против приманки, но в сознании некоторых фашистская зараза произвела свое разрушительное действие. Вот почему мы особенно внимательно поддерживаем каждую новую партийную организацию на деревне. Через сельских коммунистов нам будет легче влиять на колхозные массы. Я уверен, что ваша тройка скоро обрастет новыми людьми, если только к ним относиться внимательно, проверять их.
Он подробно рассказал о той идеологической работе, которую проводит партия в освобожденных районах, и в этой беседе незаметно пролетела дорога. В Зеленом Луге заметили машину, и многие вышли встречать Харченко. Вышли на дорогу мужчины и женщины, дети и подростки, и среди них стояла старая Ганна, прикрыв глаза ладонью, всматриваясь в даль. Автомобиль остановился.
— Доброго здоровья, мать! — еще из машины приветствовал Харченко старую. — Моя правда: дождалась сына! А то все беспокоилась, говорила, только о горе людям сообщаю, что будут проклинать меня.
— Ну, за что же вас клясть, товарищ военком!
Инструктор вставил слово:
— Он уже не военком. Товарищ Харченко теперь секретарь районного комитета партии.
Ганна смешалась. Харченко взял ее под руку, а инструктору сказал:
— Глупости! Не мешайте нам. Я и в райкоме остался солдатом. Ну, пойдем, мать. Хату свою показывай.
Старая оживилась, взглянула на смутившегося райкомовца и сказала безапелляционно:
— Военком или секретарь, нам все равно, он — наш, милый человек.
Тогда же вечером оформили партийную организацию в Зеленом Луге. Секретарем избрали Федора. А Ганне досталось от Харченко: как это она согласилась, чтобы хату покрыли дранкой!
8
На сухую землю, на тихую лег снег. И потянулась зима. Зимняя тишина царила вокруг, но работа шла своим чередом. Достраивали коровник, на мельнице монтировали двигатель, ремонтировали инвентарь. С юношеским энтузиазмом окунулся в жизнь колхоза однорукий Федор. То ли эта работа, то ли бодрящий родной сельский воздух сделали свое дело: лицо снова стало молодым, под кожей пульсировала здоровая кровь. По вечерам шумно было в Ганниной хате. Старой молодежь не надоедала, наоборот, она была рада звонким молодым голосам. Не было еще клуба, и Федор в своей хате организовал «походную избу-читальню», как смеясь назвал он эти вечерние сходки. Здесь читались газеты, книги, тут гремел патефон. Порой, оторвавшись от своих машин, приходил сюда и Чернушевич с баяном, и сельские парни, как прежде, с интересом наблюдали за посолидневшей, но еще более привлекательной Агатой. Тут же организовалась партийная школа. Федор был душой этой шумной ватаги, и многие даже не замечали, что у него нет руки. Однако об этом никогда не забывала Ганна и старалась делать так, чтобы освободить сына от домашней работы, от такой, которую он делать не может. Стараясь что-нибудь сделать, Федор злился, тратил много сил, надо было окрепнуть, привыкнуть, и Ганна видела, какую уйму энергии тратит на все это сын. Но ни разу не пожаловался, был упрям и самолюбив.