В местечке она сразу направилась в райвоенкомат. В тесных от вещей и ящиков комнатах народу было не так много. Видно, что и здесь только налаживался порядок и еще не успели все как следует убрать. Она присмотрелась к военным и выбрала одного, светло-русого, как Федор, с шрамом на подбородке. Ганна приблизилась к нему. Он прервал работу и стал слушать ее. Старая видела, как мгновенно веселые огоньки погасли в его серых глазах, лицо сделалось внимательным, серьезным.
— Подожди, мать, тут, — наконец сказал светло-русый. — Про младшего сына мы еще ничего не знаем, а про Антона Красуцкого... — Он ногой резко отодвинул кресло и вышел из комнаты.
В тяжелом волнении прошло несколько минут. Тогда казалось — прошли часы. Это же надо подумать, три года мать ничего не могла узнать о своих свновьях. Ждала, что они придут сами, она перестирает им белье, принесет полные охапки сена и накроет их чистой простыней, чтобы уставшие сыновья наконец отдохнули как следует. А она, мать, будет тихонько сидеть и глядеть на утомленные солдатские лица. Светло-русый наконец принес какие-то бумаги и ящик, который он поставил на стол.
В дверях мелькнул кто-то и быстро прикрыл их.
— Вот... — сказал хрипло светло-русый. — Ваш сын Антон Красуцкий, гвардии капитан, погиб как герой...
Нет, не плакала тогда Ганна. Она взяла бумаги, два Антоновых ордена, фотокарточку, чемодан с военной одеждой и бережно несла все это, как когда-то носила младенца. И только дома, в сыром погребе, частые слезы полились на защитный китель, на карточку, на ордена, на все то, что осталось от старшего сына. Она даже не обратила внимания на деньги, которые были здесь. Зачем они ей, старой? А над взгорьем ходило весеннее солнце, заботливые пчелы, окрепнув, летали, нося нектар и пыльцу, наполняв воздух дружным гулом. Пел жаворонок, доносился стук топора. Вдруг она услышала голоса.
— Вот хорошее место, сухое, веселое!
Она глянула сквозь щель в дощатой калитке и увидела незнакомого человека с круглой бородкой. Бородка рыжая с прядями седых волос. Рядом с ним стояла девушка — небольшая, но стройная, остроносая, быстрая.
На плечах у нее был голубой платок, тонкий, шелковый. Ганна вышла к ним.
— Что вам тут надо, люди?
Девушка отвернулась, а человек, гася на губах неуместную улыбку, ответил:
— Хату тут будем ставить. Мы — приезжие.
— Хату тут буду ставить я, — сказала Ганна. — Сорок лет тут стояла наша хата. Это моя усадьба.
Рыжебородый поглядел на одинокий улей, на груды кирпича, на заросший молодой травой погреб и, уже не скрывая улыбки, добродушно заметил:
— Сколько тебе, старая, надо? Мы твоего дворца не тронем. Место хорошее, сухое, веселое.
Девушка пошла и остановилась на улице, вглядываясь в даль. Там, куда она глядела, был выгон, и сейчас на нем паслись коровы, а над ними было весеннее небо, без облачка. Солнечный покой царил в мире. Девушка вздохнула, и легкое волнение прошло по всей ее стройной фигуре.
— Не мне дворец, — обиженно сказала Ганна,— а сыновьям... Вот...
Она побежала в погребок, вынесла оттуда ордена и, показывая их, повторила: — Вот...
Человек почесал пальцем бороду. И место ему нравилось, и ругаться не хотелось. Это было хорошо видно по его лицу.
— Ну что ж, — сказал он, — не хочешь, чтобы были соседями, твое дело. Только кто будет строить? Смешно!
— Папа, пойдем! — позвала девушка.
2
Фамилия их была: Шершни. Их всего было трое — Стефан Шершень, этот человек с рыжей бородой и неуместной улыбкой, его жена, повыше ростом, широкой кости женщина, ловкая в работе и такая же ловкая за рюмкой, Альжбета, и дочь их — остроносая Агата. Жили они в тридцати верстах отсюда, где-то за Гайной, но решили поближе перебраться к местечку. В сельсовете им разрешили строиться, а председатель колхоза, Томаш Гурка, «временный председатель», как он сам себя называл, флегматично сказал: пусть сами себе присмотрят усадьбу. Еще раз Стефан пробовал было уломать Ганну, чтобы потеснилась на взгорье. На этот раз разговор вела с ней Альжбета, но кончился он тем, что Альжбета громовым голосом сулила Ганне «зубами грызть эти камни». Выбрали они себе усадьбу возле реки, там, где до войны стояла колхозная баня. А уже дня через три на лошадях привезли бревна, крыло гонтовой крыши. Со взгорья Ганна порой глядела на то, как ходит среди бревен Агата, а однажды вечером увидела, как та стояла над рекой, на клади, и старой обидно было, что она одинока, что старший сын ее убит, сноха тоже, а младший... неизвестно, где младший сын. И чтобы не поддаться унынию, она шла к Томашу и строгим голосом говорила ему, что надо наладить косы, осмотреть косилку, что строительство коровника идет очень медленно, мужчины ленятся.