— Хорошо? Родня, значит... Интересно!
Потом, когда они шли на собрание, Харченко сказал:
— На райкоме я постараюсь тебя отстоять. Строгий выговор. Ты — фронтовик, ты исправишься. А вот председателем тебе оставаться не придется. Как?
— Тяжело смириться.
На собрании беседа шла о международном положении, о том, как выполняется послевоенная пятилетка. Харченко говорил живо, образно и уже скоро увлек своей беседой всех присутствующих. Внимательность людей заставила и приезжих — лысого толстяка и инструктора — прервать свою беседу. Они, сидя за столом под кленами, также увлеклись тем, о чем говорил секретарь райкома. Он умел подавать факты так, что и малограмотный Никифор и уполномоченный по заготовкам (это был лысый мужчина) с одинаковым вниманием слушали его. Речь секретаря была популярной и доходчивой, факты, которые он приводил, не чередовались один за другим, а группировались, объединялись в одно целое, и из-под этого целого, как из-под комочка земли, уже прорастали всходы, как итог сказанного.
И каждый, слушая Харченко, думал о том, что в большой, гигантской борьбе за мир, за могущество страны, за благополучие ее населения и он принимает посильпое участие, а многим бы хотелось, чтобы это участие было более активным.
Казалось, незаметно секретарь райкома ввел в беседу о жизни Советской страны и жизнь колхоза Зеленый Луг. Хорошие посевы, хорошие строения, большие успехи... Огромный разворот перед еще большими достижениями. Государство будет помогать, но государство требует самоотверженного труда, честного отношения к социалистическому имуществу. Вдруг Харченко поднял Красуцкого за руку и сказал:
— Расскажи, как это у вас...
Многим этот случай с семнадцатью гектарами был неизвестен. Когда Федор закончил, Никифор с места крикнул:
— Пусть счетовод скажет, кому он сеял картошку на выгоне?
Шершень не отвечал. Двести глаз глядели на него... Только две пары глаз — Юрки и Агаты — не следили за ним.
— Ну, отвечайте!
Шершень поднялся с места. Осанистый, с короткой толстой шеей, здоровый загар на крупном насмешливом лице. Уверенностью, покоем дышит вся эта фигура. Ядовито бросает он Никифору:
— Или твое имение захватил? Раскричался! Посеял тридцать соток по целине. У меня семья, зять...
Молодежь дружно захохотала.
— Значит, зятю сеяли? Ну, а как это у вас вышло, что напутали в сводках?
— Да он не напутал! — крикнули с места. — Тесть зятю помог!
Стефан не успевал отвечать на вопросы. Пробираясь между стульями, к нему подошел уполномоченный по заготовкам. И в наступившей тишине все услышали такой разговор:
— Извините... Как ваша фамилия?
— Шершень.
— Имя, пожалуйста? Вы здешний?
— Живу тут.
С места ответила Ганна:
— С год, видно, как ко мне в соседи приходил.
— Значит, приезжий? Случайно, не из Миханович?
Шершень молчал. Тогда поднялась Агата и спокойно сказала:
— Да, мы из Миханович. Отец, почему ты молчишь?
На широком, упитанном лице приезжего мелькнула улыбка — некоторым показалось, виноватая.
— Вам не известна, товарищ Шершень, фамилия Рабинович? Соня Рабинович?
Все увидели: усмешка сползла с лица у Шершня, отхлынули кровь, будто совсем другой стоял перед всеми человек.
Лысый мужчина повернулся к Харченко и сказал:
— Извините, что задержал, сейчас я вам все объясню.
12
В 1943 году, в конце зимы, гитлеровцы начали массовое уничтожение еврейского населения в местечке. Только отдельным людям удалось спастись. Двое — мальчик лет 14 и молодая женщина Соня Рабинович, жена советского офицера, — вырвались из местечка и, скрываясь, пробирались к Михаиовичам. Голод и усталость побудили их довериться судьбе, ко всему еще стояли морозы, а Соня была в платье, без пальто. Когда стемнело, она постучала в хату. Им открыли, накормили, пустили па печь погреться. Это сделала одна колхозница, хорошая женщина. Люди не забыли, что они советские граждане.
А утром к этой колхознице пришли мужчины и сказали, что надо «гостей» выпроводить из села, так как гестаповцы объявили: тех, кто будет укрывать евреев, тоже будут уничтожать. Мальчик выслушал, глянул в окно, поблагодарил за ночлег и пошел огородами в лес. Усталая и больная Соня плакала.
— Отвезти ее в лес к партизанам!
И вот один из мужчин запряг коня, положил на подводу сена и этим сеном прикрыл Соню. Хозяйка дала ей старый полушубок, мужчины посоветовали, куда везти. Однако Соня Рабинович, измученная, больная женщина, не доехала до партизан. Человек, который вез ее, решил иначе — сдал ее в руки гитлеровцев.