Капитан Харченко дал ему несколько поручений, и одно из них — построить старой Красуцкой хату. Он выполнил и это поручение, но его теперь почему-то не тянуло в район, чтобы оттуда ехать на новое место... Почему? Пары кружатся, смех звенит, мелькает, будто маленькая звезда, огонек на пригорке... Синяя ночь стоит над землей, на которой отгремели громы войны. Мирное небо над Юркой, а на сердце неспокойно. Почему? Сколько раз на войне, в трудные минуты, которые выпадают на долю каждого солдата, он с теплой улыбкой думал о родной деревне, о родителях, о младшей сестре, о дочери соседки, которая... У каждого юноши была своя девушка, о которой и думается и вздыхается. Девушка, о которой мечтаешь, самая лучшая и самая красивая... Бывало, сверкнет глазами и обожжет сердце, но от этого не больно, а сладко. А вот теперь... Какие же глаза у этой стройной Агаты! Не верит ему! Она, видно, думает, что солдатское сердце непостоянное. Ошибается! Он поедет к Харченко и скажет: амба, капитан! Ты перебрасывал меня из села в село, от поручения к поручению, вылечил от тяжкой болезни, которая называется скорбью. Теперь сердце нашло приют. Но Агате об этом — ни слова! Вот она появляется словно на экране. За ней — туманный след, в котором мелькают пары. Она всматривается в темень, ищет Юрку.
— Агата!
Но она не идет на голос, а, постояв с минуту, снова исчезает в хате. К Чернушевичу подходят шофер райвоенкомата Зуб и покладистый парень в поношенной солдатской одежде, курьер Харченко. От курьера несет самогоном.
— Простился? — хлопает Юрку по плечу курьер. — «Последний нонешний денечек»?
У этого небольшого кривоногого человека сильные руки. Юрка всегда любовался его ловкостью в работе.
— А мы, — говорит курьер, — навестили Ганну. Мать все тебя ждала, полбутылки берегла, но мы сказали, что ты взят в плен этой остроглазой, и выпили за удачу.
— Напрасно, я бы пришел.
Зуб засмеялся низким коротким смехом.
— Ишь ты! На два фронта, товарищ лейтенант, не стоит бороться. За угощеньем погонишься — девку потеряешь, за девкой побежишь... — Он вдруг прервал свою речь и сплюнул. — До восхода поедем. Нам военком, видно, снова путевку придумал. — И засмеялся. — Строительный батальон капитана Харченко!
Юрке хотелось сказать: амба, он отъездился, но сдержался, не заставишь же их молчать. Тут снова заговорил курьер и этим выручил Юрку:
— Три дома построили — раз! На двадцать домов лесу навозили — два! Два хлева и одну кухню сложили — три!
— Крышу в Агатиной хате накрыли — четыре! — поддел его Зуб.
— Но я считаю, — не подхватил этой шутки курьер,— что дел у нас еще впереди черт знает сколько. У военкома видел список — тринадцать вдов, которым капитан решил оказать помощь. Значит, нам еще строить да строить.
— Программа! — сказал Зуб и начал выбивать окурок из мундштука короткими хлопками. — Пойдем потанцуем последний раз в Зеленом Луге.
— Для нас с тобой — последний, а для кого-нибудь, может, и не последний.
«Догадался!» — подумал Юрка.
— Я не танцую, нога не позволяет, — сказал он.
— Пойдем, пойдем. Если не танцуешь, так хоть посочувствуешь.
И как только они вошли в хату, то с разных сторон Чернушевича начали просить, чтобы он взял баян. Он и сам видел, что доморощенный музыкант вконец сработался — русые кудри прилипли к вспотевшему лбу, а на лице застыла улыбка, которая будто говорила: я устал, но покорно выполняю ваши просьбы, буду играть, пока не свалюсь. Гармонист охотно отдал Юрке баян и сел рядом с ним. С восхищением любителя следил он за работой мастера. Юрка начал с басов, и полилась плавная мелодия «Офицерского вальса» — тогда, в Вене, ночью, при сальной свече, когда товарищи поздравляли его с присвоением звания лейтенанта, он тоже исполнял этот вальс, а товарищи говорили: «Наш! Наш вальс! Лучше венского, братцы!» И каждый раз, когда берется его исполнять Юрка, он вспоминает этот вечер — в чужой, слегка напуганной, но прекрасной Вене... Как тогда хотелось на родину! И вот она — родина! Вот он — родной угол!
— Это же за столько лет погуляли! — говорит раскрасневшаяся девушка, останавливаясь возле Юрки. — Ждали такого праздника!.. — Она не закончила, но по сверкающим глазам все было понятно.