Навстречу идут мужчины с косами, впереди, высоко поднимая ноги, шагает сам Никифор.
— Добрый день!
— Добрый день! Остановились, закурили.
— С южной стороны в копны можно складывать. Девушек туда направим.
— А сегодня думаем под лесом начать, на плавнях пусть еще растет, там осока.
— Молотков не хватает, — говорит наконец Никифор.
Один из косарей сплевывает.
— А своего почему не взял?
Никифор молчит. И в самом деле — почему не взял? Ведь у каждого хозяина есть и бабки и молотки. Но некоторые прячут их, жалеют для колхоза. Томаш вынимает из кармана молоток и передает Никифору.
— Зачем мне твой, — говорит тот, но молоток берет.
Расходятся.
Уже возле самой улицы Томаш встречает Стефана. Он будто нагоняет косцов. В руках у него ненасаженная коса.
— Доброго утра, председатель!
Лежебока чертова! Сколько протянул, пока косу насадил. Но все же пошел.
Горячий, беспокойный начинался для Томаша день. Одних он отправляет окучивать картошку, других и третьих — на строительство амбара. Бригадиру приказывает отправить на сенокос девушек с граблями. А сам после всего этого берется разбирать жатку. Скорее бы уж эмтээсовскую мастерскую восстановить, а то теперь придется жатку везти за пятнадцать верст, а отремонтировать ее надо срочно.
Катерина уже давно ждет Томаша. Это же не шуточки — скоро обед, а человек еще не завтракал. И зачем ему эти хлопоты. Катерина все говорит, что добра от них Томашу не будет. Весной не досеяли, строительство идет слабо, колхозники требуют, чтобы им помогали, лошадей мало, да и те только начинают поправляться на траве. Умный человек ее муж, а не сумел отбиться от такой должности. А люди, известно, рады, чтобы их оставили в покое. Томашихи тогда не было на собрании, да она и не очень надеялась, что кладовщика изберут председателем. Если бы знала — не пустила бы. Хоть и успокаивал ее Томаш, что он временный, но хлопот не уменьшалось. А все свидетельствует о том, что не нужно ему это дело.
Сухая и быстрая, Катерина в том возрасте, когда трудно сказать, сорок ей или пятьдесят. Природа, видно, долго думала, пока свела Томаша с Катериной. Вышла эта пара на славу: оба быстрые, оба трудолюбивые. Только обошла их доля — нет детей. И ту часть ласки и забот, которые мать отдает детям, некуда было деть Катерине. Частично она отдавала их Томашу, но с него и этого было вдосталь. А часть Катерина использовала на бога. Томаш, по правде сказать, не был нехристем, но редко вспоминал бога, а в церкви, видно, лет двадцать не был. Зато Томашиха проявляла особенную активность в религиозных делах, и этим приобрела среди многих женщин нечто вроде уважения. Бог Томашихи был особенный. Не только избавитель от горя и страданий человеческих, но и карающая рука. И знала Томашиха много наговоров, присловий, умела увидеть знамение.
Вот скажет, стучать ложкой по столу нельзя — потому что люди языками забарабанят. Если несешь молоко в кувшине, брось в него щепотку соли, чтобы люди не наговорили худого на корову. Запрещается мусор мести через порог, так как поросная свинья не принесет хороших поросят. Нельзя выносить мусор после захода солнца... Понадобилось бы много старых и новых заветов, чтобы описать все эти суеверия. Они соединялись у Катерины с практическим умом, с непреодолимым стремлением помогать и мужу и людям. Теперь, когда они работали в колхозе, она молилась за дождь и погоду, за урожай для колхоза так же, как прежде молилась для своего хозяйства. Как раньше она встречала первый воз с рожью хлебом и солью, так и теперь выбегала с полотенцем, на котором лежал хотя бы блин, навстречу колхозному возу с первыми снопами. Вот такой был Катеринин бог — христианский, отчасти языческий, и человеколюбивый Христос, и коварный дьявол, и дед-водяной в одном. Томаш посмеивался в поседевшую бороду, глядя на все это, но Катерина верила, что эти ее знания защитят и его, и ее.
Наконец Томашиха увидела мужа.
— Ты долго натощак ходить будешь! Иди и подкрепись.
— Святым духом сыт! — пошутил тот, опускаясь на бревно. — Думал в воскресенье в район поехать, пусть заменяют, мне с людьми не управиться.
— Я давно говорю то же самое! — поставила она перед мужем миску щавеля, забеленного молоком. — На что тебе эти хлопоты? Вчера во сне... — Но, поглядев в лицо Томаша, не досказала. В это время по улице прошли женщины с граблями. — Миски полотенцем прикрой, я побегу.
— Куда?
— На сенокос. Ты же гляди! Старая Ганна и та идет, а мне почему не приказываешь.
— А вот Альжбета не идет, — не то ей, не то самому себе заметил Томаш. — И Стефан не очень беспокоится.