— Ладно, оставим эту писанину, — сказала мать. — Так расскажу, без бумажки.
— Только ты обо всём расскажи, — попросил Гошка. — И про Николая Иваныча, и про дядю Васю, и про Стешу, как они помогали тебе.
— И про вас, ретивых, понятно, — засмеялась мать. — Да уж не забуду, не бойся.
Александра переоделась по-праздничному, наказала Гошке, Клаве и Мишке, чтобы присматривали за домом, и на попутном грузовике уехала в совхоз.
Ночью вновь собралась гроза. Где-то далеко, за тёмной зубчатой стеной леса, замелькали молнии и приглушённо загремело.
Но гром был совсем не страшный. Он урчал, рокотал, лениво перекатывался, словно пробовал свой могучий голос.
Клава с Мишкой всё же проснулись и принялись расталкивать старшего брата, который, умаявшись за день, спал мёртвым сном.
— Гош, а Гош, гремит! — встревоженно зашептала Клава, ещё с малых лет боявшаяся грозы.
Гошка с трудом открыл глаза, приподнял от подушки голову, прислушался.
— Где там гремит — просто погромыхивает.
— А мамка как наказала, если гроза…
— Не будет грозы! Опять стороной пройдёт, — успокоил Гошка.
— Окна надо закрыть. И трубу в печке, — не унималась Клава.
Но Гошка, натянув на голову одеяло, уже спал.
Маленькая беспокойная хозяйка только сконфуженно вздохнула — что ни говори, а все заботы по дому ложатся на неё. Шлёпая босыми ногами по полу и поёживаясь от грома, она подошла к окну, закрыла створки рам, потом задвинула печную задвижку и вытащила из белой фарфоровой розетки провод репродуктора. Кажется, всё сделано, что наказывала мамка. На всякий случай Клава ещё заткнула тряпкой разбитое стекло в боковом окне и зачем-то сняла с подоконника цветы в железной банке.
В этот момент ломаная белая молния стремительно прочертила чёрное небо, и в избе на мгновение стало светло, как в самый яркий солнечный день. В тот же миг совсем рядом оглушительно загремело, и Клаве показалось, что изба покачнулась и сдвинулась с места.
Девочка с криком бросилась к старшему брату. Но гром и без неё сделал своё дело: Гошка уже стоял на ногах.
— Вот это шарахнуло! — пробормотал он.
Перепуганная Клава принялась уверять Гошку, что молния не иначе как ударила им во двор или в сарай.
— А вдруг мы горим… Чего ты стоишь?
Гошка, как был, в трусах, выскочил на крыльцо. Нет, нигде ничего не горело.
Зато кругом бушевал ветер, и всё ухало и грохотало, словно над крышами кто-то гремел огромным листом железа.
То и дело вспыхивали молнии. Они напоминали то ломаную стрелу, то огненный крест, то игривую подвижную змейку, то причудливо разветвлённый корень дерева.
Гошка прижался к углу избы и при каждой вспышке молнии с надеждой поглядывал на небо.
Ветер с бешеной скоростью мчал лохматую тучу, рвал её на куски, и облака кипели, клубились, завихривались.
«Опять один треск да грохот», — уныло подумал Гошка, направляясь в избу.
Но тут первые капли дождя забарабанили по крыше. Казалось, что кто-то бросил сверху пригоршню гороха. Потом порыв ветра швырнул ещё одну пригоршню, потом ещё и ещё.
Гошка выбежал на улицу. Подняв кверху лицо и выставив вперёд ладони, он, казалось, готов был закричать: «А ну, давай, дождик, давай!»
И плотный косой дождь, словно понукаемый мальчиком, полил во всю силу.
В соседних избах заскрипели калитки, на улицу вышли заспанные хозяева и, радуясь дождю, подставляли под его струи непокрытые головы. Только бы не обманул, только бы напоил землю.
Из окна раздался тревожный голос Клавы:
— Гошка, нас заливает!
И верно, в избе был настоящий потоп. Текло с подоконников, текло вдоль печной трубы, вода пробивалась через крышу и потолок и заливала постели.
Гошка отодвинул кровати в сторону и заставил пол тазами, корытами, вёдрами. Изба наполнилась звонким щёлканьем, словно от весенней капели.
А дождь всё усиливался и вскоре перешёл в ливень. Бурливые потоки воды помчались по улицам. Перед крыльцом разлились лужи.
Ураганный ветер неистово раскачивал деревья, ломал ветки и сучья, струи дождя сбивали листья. Потом за окном раздался глухой треск, и что-то тёмное, большое навалилось на стену избы. Зазвенели выбитые из рамы стёкла, и в окно просунулись мокрые берёзовые ветки.
«Берёзу с дуплом свалило, — догадался Гошка и невольно вспомнил про лагерь. — Что ж в такую погоду делается с поросятами? А ведь с ними на ночь остался один лишь дедушка Афанасий да Митяй».
Гошка заметался по избе, сорвал с вешалки материнский дождевик.
— Куда ты? — взмолилась сестрёнка. — Боюсь я! Гремит же!
— Я скоро, — кинул Гошка. — Только на лагерь гляну. А гроза уже…
Он не договорил. Вновь вспыхнула молния, и гром потряс избу. Клава, дрожа всем телом, вцепилась брату в рукав.
Гошка швырнул на кровать дождевик и с яростью посмотрел на сестрёнку — эта трусиха связала его по рукам и ногам. И когда только кончится гроза!
— Гош, а Гош, — потянув за руку, шепнул ему братишка. — А давай, как мамка, сделаем — закутаем Клавку в одеяла. Я подежурю, а ты беги!
— Давай, — обрадовался Гошка.
Он приказал сестрёнке лечь в постель и закидал её одеялами и подушками.
— Только смотри, чтоб не задохнулась, — наказал он Мишке и, схватив дождевик, выбежал за дверь.
Дикая «орда»
Первым, кого Гошка встретил на улице, был Митяй Кузяев. Лохматый, в мокром капюшоне, сделанном из мешка, тот мчался, не разбирая луж, и едва не сбил Гошку с ног.
— Это ты? — узнал он. — Где тётя Шура?
— В совхозе. На совещание уехала. Только завтра вернётся. А что случилось?
— Беда! Лагерь заливает! — хрипло сообщил Митяй. — Дед Афанасий меня за людьми послал.
Гошка с Митяем побежали будить Стешу. Та была уже на ногах. Втроём они собрали ребят из «ретивой команды» и помчались к летнему лагерю.
Ливень не унимался, но стало чуть развидняться. Струи дождя, будто кнутами, секли ребятам плечи, лица, слепили глаза, перехватывали дыхание. Кто-то упал в лужу, кто-то, как с ледяной горки, проехался по скользкой дорожке.
Вот наконец и лагерь.
С холмов неслись потоки воды, и всё кругом заливало. Поросят под навесом не было. Они как ошалелые метались по лагерю, визжали, тыкались в изгородь. Откуда-то доносился истошный голос деда Афанасия.
Ребята бросились на голос. В дальнем углу лагеря столпилась большая куча поросят. Проделав в изгороди лазейку, они старались вырваться за пределы лагеря. Но вырваться было нелегко. У лазейки образовалась пробка.
Дед Афанасий бегал вокруг поросят и, охаживая их по спинам хворостиной, пытался отогнать от изгороди.
— Пошли прочь, окаянные! Чтоб вас разорвало, бесовы дети!
Но «окаянных» уже ничем нельзя было остановить. Поросят у лазейки собиралось всё больше и больше, они напирали на изгородь, визжали, грызлись.
— Заходи с другой стороны! — скомандовала Стеша.
Перемахнув через изгородь, ребята упёрлись в неё плечами. Раздались шутливые восклицания:
— Ни с места, ретивые!
— Стоять насмерть!
— Костьми ляжем!
— Остановить поросячью орду!
Стеша, присев на корточки, попыталась руками загородить лазейку и помешать поросятам пролезть через изгородь. Но те проскальзывали мимо неё, как рыба из худого невода.
— Да разве так надо? — крикнул Гошка и, оттолкнув Стешу, плюхнулся на землю и прижался спиной к лазейке. Поросята свирепо затолкались пятачками в его спину.
«Ещё одна рубаха пропала», — мелькнуло у Гошки, и в ту же минуту он почувствовал, что какой-то юркий поросёнок пролез мимо него с правого бока. Значит, одному лазейку в изгороди не закрыть. Гошка дёрнул за руку какого-то мальчишку и усадил рядом с собой.
— Закрывай амбразуру!
— Скажешь тоже, — фыркнул Митяй. — Просто дыра! Ох, чёрт, щекотно! Спину кусают.